Возвращение Амура

– Вечером прошу в мою резиденцию, отметим наше знакомство… – Иннокентий взглянул поверх головы генерала, и в глазах его вспыхнуло восхищение. Оглянувшись, Муравьев увидел, что, пока они обменивались любезностями, почти все его спутники спустились с борта на причал. Впереди выступали – иначе не скажешь – Екатерина Николаевна под руку с Элизой.

– Ваше преосвященство и вы, Ростислав Григорьевич, позвольте представить вам мою супругу Екатерину Николаевну и французскую musicienne мадемуазель Элизу Христиани. Она привезла с собой свою виолончель и намерена дать здесь концерт.

Дамы сделали легкий реверанс, Машин поцеловал обеим ручки, а Иннокентий осенил их благословляющим крестным знамением. Екатерина Николаевна приложилась губами к руке владыки; Элиза же замешкалась, видимо, не зная, как следует поступать в таких случаях католичке. Владыко широко улыбнулся, так что разъехалась в стороны его густая черная волнистая борода, уже основательно тронутая серебром, и доброжелательно прогудел:

– Не волнуйтесь, дитя мое, Бог един для всех и вряд ли придает какое-то значение тому, как называют себя верующие в Него – православными, католиками, лютеранами или как-то еще. Веруете и будьте благословенны, – и осенил Элизу крестным знамением, а она уже без смущения поцеловала ему руку.

Владыко повернулся к Екатерине Николаевне и покачал головой:

– Однако смелы вы, голубушка, безмерно. Такой путь одолеть не всякому мужу под силу, а из жен могу назвать токмо Марию Прончищеву, которая была с мужем Василием в его полярном подвижничестве и по смерти его последовала за ним.

– Я не слышала про Марию Прончищеву, – ответила Екатерина Николаевна, – но я знаю других женщин, которые последовали за своими мужьями в Сибирь, и они стали для меня примером. А еще русские говорят: куда иголка, туда и нитка…

– Хорошо сказано, друг мой, – остановил жену Муравьев, – но нам не следует терять время.

– Да-да, – заторопился Машин. – Прошу следовать за мной.

Шагая по причалу, владыко, бывший на голову выше Муравьева, явно придерживал себя, соразмеряя свои шаги с генеральскими. А вот густой его баритон с тенором главного начальника края был в большом контрасте и разносился, похоже, по всему порту.

– Что капитан Невельской? Не отыскал устье Амура?

– Нет, владыко, не вернулся еще Геннадий Иванович. Но я уверен: отыщет! Хотя не знаю, к радости своей или к великой печали. – Муравьев глянул искоса на своего величественного собеседника и ответил на его вопросительный ответный взгляд: – По высочайше утвержденной инструкции не полагается ему заходить в Амур. Сами понимаете, чем грозит ее нарушение. В самом лучшем случае разжалованием в матросы.

– А мы-то с вами на что, милейший Николай Николаевич? Геннадий Иванович на подвиг пошел во славу Отчизны нашей православной, и наш с вами долг взять его под защиту от наветов злокозненных.

– Все, что от меня зависит, будет сделано, – твердо сказал Муравьев.

…После ужина светлым июльским вечером владыко и генерал-губернатор уединились для приватной беседы в маленькой комнатке-кабинете. В плетеных из ивняка креслах за маленьким столиком с плетеной столешницей, на которой стояли на серебряном подносике голубичная наливка в хрустальном графинчике и две стеклянных стопки, было весьма уютно. В небольшое окно, выходящее на юг, открывался вид на Петропавловский ковш, как местные жители называли акваторию возле порта, отделенную от Авачинской бухты длинной песчаной косой. На другой стороне ковша возвышалась лесистая Никольская сопка, переходящая с правой стороны в заболоченную низменность, по которой в ковш впадало несколько ручьев.

Голубовато-серое зеркало бухты, темно-таежная сопка, похожая на тучу, опустившуюся под своей тяжестью к самой воде, а над нею – легчайшие пушистые облака, окрашенные золотисто-красными лучами ушедшего за горизонт солнца, отсветы которых мимолетно касались бумаг на письменном столе, – все настраивало на благостный отдых и умиротворенность. Однако разговор двух владык – духовного и административного – отнюдь не был благостным.

– Полагаю, не токмо знакомства ради с краем сим пожаловали вы сюда, многоуважаемый Николай Николаевич, а и для воплощения славных замыслов своих? – Обычно добрые глаза владыки посуровели, в них засветилась могучая воля.

Да, подумал Муравьев, человек с такими глазами не останавливается перед препятствиями, и счастлив в делах будет тот, кто заполучит его в союзники, а тем более в соратники.

– Вот и начнем, не откладывая, – мягко сказал он. – Мне доподлинно известно, владыко, что еще девять лет тому назад, будучи в Петербурге, после рукоположения вас в сан епископа, вы обращались к государю с предложением о возвращении Амура.

Иннокентий помрачнел.