Возвращение Черного Еретика (СИ)

Пора бы уже разделять личное и политику. Иначе окажется, что вся эта пытка чувствами была зря. Поэтому, когда Тадеуш привычно целует ей руку в начале аудиенции, поправляет галстук — о Мастер, она все его галстуки знает наперечёт! — или произносит с точёной почтительностью «Ваше Величество», Астори старается не думать о том, как он этими же губами целует Леа, завязывает ли она ему галстук по утрам и зовёт ли он её «любимая» и «родная».

Если он считает, что ей не всё равно, с кем он проводит время… то он абсолютно прав, но Астори ни за что ему в этом не признается. У неё есть гордость, возможно, даже больше гордости, чем нужно.

И они будут бегать — то ли друг от друга, то ли друг за другом — по этому замкнутому кольцу, пока один из них не остановится и не сумеет остановить второго.

— Папа, я не знаю, что мне с этим делать. — Её голос взвенивает и трескается. — Я не знаю, как вернуть его. А что самое страшное… я теперь даже не уверена, стоит ли мне его возвращать. Вдруг ему будет лучше без меня. Вдруг я не смогу сделать его счастливым.

Гермион гладит её ладонь, пока Астори, вздрагивая, рвано глотает воздух.

— Я ведь не умею быть счастливой. Да я, наверно, даже любить не умею. Даже… просто жить. Понимаешь?

— Кажется, да, — едва слышно произносит отец. Астори проводит рукой по лбу.

— Я всегда думала… вернее, сомневалась, заслуживаю ли я любви. Если даже мои родители, самые родные мне люди, отказались от меня… кто вообще меня полюбит? И мне казалось, надо стать лучше, и тебя будут любить за то, что ты хорошая, сильная, умная… и я всё шла и шла, всё пыталась стать хорошей… я научилась выживать. А жить… меня никто не научил.

Гермион ласково перехватывает её второе запястье.

— Прости меня, солнышко, за то, что я тогда…

— Это ничего, папа. — Астори выдавливает из себя натянутую улыбку. — Это ничего. Знаешь, мы с тобой похожи… я хотела быть хорошей, потом, когда… когда всё опять стало ужасно, я подумала, что можно быть плохой, и это решит все проблемы. Можно пойти… неважно, убивать ли людей или объявить чрезвычайное положение… но только это не помогает. Тебе кажется, что ты что-то обретёшь, но ты только теряешь: близких, родных… себя. И вот… я потеряла. Пыталась быть хорошей, пыталась быть плохой…

— И какой ты хочешь быть теперь? — спрашивает отец с нежностью и тревогой. Астори вскидывает голову.

— Счастливой. И я не знаю, как.

***

Тадеуш ждёт гостей и откровенно волнуется. Домработница прибралась в квартире, вымыла посуду и приготовила незатейливый обед, — друзья отца не привыкли к излишествам — и апартаменты на Ореховой сейчас являют собой образец холостяцкого порядка. Тадеуш долго не мог придумать, куда бы убрать почётный рыцарский меч; алую перевязь он, так и быть, повесил в шкаф, а держать на видном месте инкрустированный самоцветами клинок с твоим выгравированным именем — всё равно что тыкать посетителям в нос своим мраморным бюстом. Вульгарно и чересчур помпезно. Тадеушу почти неловко от своего дворянского титула и рыцарского звания. Кавалер Алой Подвязки… бывший любовник королевы. Не этому ли он был обязан столь высокой чести?

Тадеуш ставит подушки на диван и в складках накидки обнаруживает чехол от телефона. Леа забыла. Она вечно всё теряет. Он вертит чехол в руках и убирает в карман — надо бы потом позвонить и сказать, что нашёл, а то она очень переживала вчера.

Тадеуш испытывает лёгкие угрызения совести от того, что связывает его и Леа. Ну, вообще-то, если уж быть до конца честным с собой, а Тадеуш придерживается именно такой политики… он сам к этому шёл. И пришёл. Решил доказать Астори, что вполне может быть счастлив без неё, хотя ничерта он, конечно, не счастлив. Он нашёл замену телу, но не душе.

Да, убедился в том, что его улыбка по-прежнему очаровывает молоденьких неопытных девушек, а против его обаяния, если он захочет быть обаятельным, устоять практически невозможно, — да, это так, и что теперь? Доволен ли он?

Не слишком.

Леа хорошая, уютная и тёплая. Она много болтает, с аппетитом ест, умело целуется и всегда пребывает в каком-то восторженно-приподнятом настроении, как ребёнок, которому подарили новую игрушку. С ней можно не думать. Лучше не думать, так будет вернее. Тадеуш позволяет себе расслабиться, оставаясь с ней наедине — предусмотрительная Эйсли в такие вечера уезжает к Бену, с которым у неё закрутилось как-то неожиданно и быстро, — и просто касается губами её светлой тонкой кожи, думая о том, как переливаются смуглым шёлком чужие, другие плечи, слушает её смех, зарывается пальцами в её волосы, а потом… а потом, если закрыть глаза, напрячь воображение и очень постараться, можно представить, что это Астори обнимает его за плечи, Астори долго целует его шею, Астори выдыхает ему в ухо: «О Тед…»

Он сам себя обманывает.