Возвращение Черного Еретика (СИ)

Астори не отвечает. Иарам медлит, затем боязливо гладит её по голове, прижимает к себе и говорит так, как, вероятно, ей говорили в детстве:

— Иди спать, Астори, ты была хорошей девочкой сегодня.

И королева слушается: вздрагивает и торопливо кивает, поднимаясь с колен; ей слышится голос директрисы приюта.

— Да, пати Эврин.

========== 9.1 ==========

Астори сжимает трубку бледными дрожащими пальцами и, сбиваясь, набирает знакомый номер. Сипло дышит. Переминается с ноги на ногу. По виску сползает тёплая капля пота, ладони в перчатках взмокли от волнения, и Астори, покусывая губы, напряжённо вслушивается в протяжные холодные гудки. Ей не по себе. Так-то ничего особенного, обыкновенный звонок отцу, но… но сейчас всё не так, как прежде. После ночной беседы с Иарам внутри словно оборвалась и запела по-новому больная струна.

И мир меняется — или меняются представления Астори о мире и о том, как он должен работать: медленно, постепенно, но неуклонно.

— Да, солнце? — мягко спрашивает Гермион, и Астори слегка вздрагивает. Отводит прядь со лба.

— П-привет, папа… Как дела? Всё в порядке?

— Более чем, моя дорогая. Я виделся с адвокатами вчера. Слушание в Верховной комиссии состоится в начале осени, и они надеются на успех.

— Это отличные новости. А как твоё самочувствие?

— Великолепно. — В голосе отца слышатся тревожно-вопросительные нотки. — А как ты? Золотце, мне кажется, что ты чем-то… обеспокоена… что-то стряслось?

Астори облизывает губы и вымученно улыбается, встряхивая головой.

— Не то чтобы… папа… папа, ты любишь меня?

— Разумеется, родная. — Гермион звучит удивлённо. — Больше всего на свете. Конечно. Но почему ты?..

— А ты, — она всхлипывающе глотает воздух, стискивая кулаки, — ты гордишься мной?

Отец молчит несколько мгновений. Затем — с изумлением и жаром:

— Естественно, милая. Даже не смей в этом сомневаться.

— А за что?.. За что — и гордишься, и любишь?

Она закрывает глаза, и ей чудится, что отец здесь, рядом — берёт её за руку, касается щеки.

— За то, что ты моя дочь, — твёрдо раздаётся в трубке. — Слышишь, Астори? Моя самая лучшая девочка. Я люблю тебя и горжусь тобой, и всегда любил и гордился. И всегда буду.

— Спасибо, пап. — Астори выпрямляет усталую спину. — Я хотела… я очень хотела, чтобы… спасибо. Мне легче. Я тоже тебя люблю и… и, наверно… наверно, прощаю. Я не знаю, как это делается, я не уверена, но Иарам говорила, нужно попытаться. Думаешь, у меня получится? Я должна что-то… ощущить, когда это произойдёт? Я так хочу простить тебя… и себя.

— Солнышко, что с тобой? — взволнованно произносит Гермион. — Я боюсь за тебя… в чём дело?

— Всё хорошо, пап. — Астори выдыхает. — Я не так часто совершала правильные поступки в своей жизни… самое время начать.

Парад проходит без сучка и задоринки: недаром репетировали почти год. Пасмурно светит солнце сквозь пелену низких туч. Резвеваются красные флаги Эглерта. Облачённая в белую с золотом военную форму Астори восседает на вышколенной Изюминке и ведёт за собой несколько колонн — в конце площади её ожидает на автомобиле Тадеуш. Она объезжает войска, осторожно подталкивая лошадь носком сапог; позванивают шпоры; Астори кивком отвечает на громовые приветствия солдат, отдаёт честь и наконец вытаскивает из ножен слабо звякнувший меч, сверкающий в косых скользящих лучах. Кисть затекает от непривычной тяжести.

Потом эту кисть почтительно целует Тадеуш на глазах всего мира — десятки телекамер внимательно следят за каждым их движением. Астори ощущает короткое прикосновение его губ к пальцам. Ощущает дыхание на коже. Взгляд на своей щеке. И не позволяет себе ни на миг забыть о стене, разделяющей их, о том, что она его любит… и должна сделать так, как будет лучше для него. Освободить наконец себя и Тадеуша от этого груза.

Она приняла решение.

Астори произносит долгую речь с балкона: о единстве и свободе, о выборе и благородстве, о том, что в тяжёлые времена у народа страны — одно сердце, о том, что монарх обязан прислушиваться к людям, что традиции скрепляют общество и так далее, тому подобное. Она физически ощущает, как её слова взбудоражили слушателей. Стоящий рядом Тадеуш поражённо и радостно молчит. И боится поверить. Но Астори делает это для него, для себя и для Эглерта, который причинил ей достаточно страданий — как и она ему, впрочем.

Но в любой войне кто-то должен остановиться первым. А это… это была непрекращающаяся безжалостная война с самого начала её правления, все восемь лет. И Астори устала от неё.

Она не сдаётся — она отходит в сторону, потому что наконец-то поняла: победит ли она Север или нет, это не принесёт ей удовлетворения, не заглушит сосущую боль, не излечит давние раны. Это будет всего лишь ещё одним шагом в пустоту.

Астори устала и хочет покоя, но для начала надо исправить то, что натворила.

На очередной аудиенции, когда Тадеуш в третий раз пересмотрел содержимое неизменой кожаной папки и уже поднялся с кресла, собираясь уходить, Астори окликает его:

— Постойте, господин премьер-министр.