Возвращение Черного Еретика (СИ)

— Согласна… — Астори задумчиво выдыхает. — Но, кажется, нам больше ничего и не остаётся. А обложкой… станете вы, господин премьер-министр?

Тадеуш лучится смущённой снисходительной улыбкой.

— Что вы… я не могу.

— У вас бы получилось. Вы умеете… убеждать людей и располагать их к себе.

— Неужели?

Пунктиром обрывается напряжённая пауза: они зашли слишком далеко. О чём это было сейчас — вот это, о чём? Что они оба имели в виду? Астори моргает. Кажется, их разговоры стали чересчур двусмысленными за последние месяцы, и ей это не нравится, потому что… потому что она собирается отпустить Тадеуша, а не продолжать цепляться за него в призрачной надежде, что всё ещё ему не безразлична! Она не хочет обжечься и обжечь его. Разве любовь работает не так?

Астори понимает, что в попытках разобраться запутывается ещё больше. А странные слова Фауша только способствуют этому.

— У меня есть идея, господин премьер-министр, — произносит она, сдавливая виски: надо сосредоточиться на работе. Тадеуш заинтересованно поднимает взгляд. — Почему бы нам в этом году не провести конные игры на Севере?

Его мягкий рот округляется буквой «О»; Тадеуш подаётся вперёд, впиваясь пальцами в корешок папки. Его глаза возбуждённо загораются — от радости, надежды и окрылённого предвкушения.

— Это… изумительная идея, Ваше Величество! Такого никогда не было… северяне не смели и надеяться, что… — Он осекается, двигает горлом. — Вы… вы ведь не шутите? Или здесь где-то подвох и…

— Нет никакого подвоха, — с обречённой усталостью произносит Астори. — Я просто подумала, что это будет интересно… и полезно. Для меня, для вас… для северян. Тот инцидент с чрезвычайным положением следует как-то загладить.

Не то чтобы она действительно прониклась любовью к Северу — нет, всего лишь ушла полоумная ненависть. Она видела в лицо северян: женщин, детей и стариков. Они не святые и не маньяки, они — люди, и она сама — человек. К тому же… это народ Тадеуша.

А может, всё дело в том, что двух оставшихся в живых террористов она предала смертной казни, на которой присутствовала самолично. И чувство мести заглохло.

Астори делает это не от того, что любит Север, а от того, что любит Тадеуша и хочет, чтобы ему было хорошо. А если для этого надо провести конные игры в северных провинциях… что ж, это не так сложно.

— Да, и ещё кое-что на сегодня… — Она сводит брови к переносице, берёт с тумбочки ворох документов и приводит их в порядок. — Освободилась вакансия министра транспорта.

— Верно, — кивает Тадеуш, облизнув уголок губ. — Господин Панталео ди Савичи подал заявление об отставке… необходимо предложить кабинету министров несколько кандидатов, чтобы мы могли выбрать… вам уже подали заявки?

— Ага, штук шесть или семь. Глядите сами. Вот Эрмеш, вы его помните, из «жёлтых», Орешто ди Граччиви, Домильшо, Мафалдо… О, любопытно, единственная женщина… Сабрина ди Канти.

Тадеуш меняется в лице. Астори с удивлением смотрит, как он бледнеет, подпрыгивает в кресле и ожесточённо трёт лоб.

— Вы сказали… С-сабрина ди Канти?

— Именно… что с вами? Вы её знаете?

Выражение узнавания, робости и вины, которое мелькает в глазах Тадеуша в следующие секунды, отдаётся тянущей болью в глубине сердца Астори.

— Да… — медленно произносит он, расслабляя воротник. — М-мы… учились и работали вместе… когда-то… очень давно… потом она уехала из столицы. Я не видел её около пятнадцати лет. И тут она… неожиданно. Впрочем, это… это неважно, прошу прощения.

Астори считает это важным, но молчит. У неё нет права выспрашивать. Она удовлетворённо кивает для вида, легонько и вежливо улыбнувшись, и утыкается невидящим расплывчатым взглядом в документы. Пальцы отчего-то дрожат.

О, как это глупо.

***

Тадеуш идёт по полупустому коридору Дворца Советов и размышляет. Рабочий день почти окончен — но, разумеется, не для премьер-министра. Сейчас он поднимется в свой кабинет на третьем этаже, разберёт отчёты, присланные из провинций, поговорит с Беном (и спросит, как там Эйсли, заодно), а затем, наверно, переместится в министерство и засядет там до полуночи. Дома всё равно делать нечего. После ухода Леа исчезло и то зыбкое фальшивое ощущение уюта, в котором существовал Тадеуш эти месяцы. Теперь вновь остаются лишь пустота и холод унылой холостяцкой жизни, и даже сестра, появляющаяся на Ореховой всё реже и реже, не может скрасить тоскливые дни муторного и занудного одиночества. Тадеуш начинает думать, что Астори права: единственный брак, который выпал ему, — брак с государством. Работа — неизменная невеста и верная жена.

Хоть какое-то постоянство, чёрт побери.

Он смотрит на серебряные наручные часы, удобнее перехватывает под мышкой папку и ускоряет шаг. Зимой сумерки быстро скрадывают скучный бесцветный день, и за окнами уже темнеет: гудящие улицы Метерлинка и пустынная площадь наполняются вязким сумраком. Зажигают лампы. Тадеуш слышит чьи-то нагоняющие цокающие шаги за спиной, но не оборачивается, не до того. Пусть запишутся к нему на приём, если им позарез надо с ним встретиться.

— Барти?..