Возвращение Дикой Розы

Гонсалес, который в последнее время стал несколько подозрительным и не допускал к себе всех и каждого, как делал это до недавнего времени, принял Чату без дополнительных расспросов.

— А, моя дорогая примадонна! — воскликнул он, а затем, увидев ее округлившуюся талию, несколько кисло заметил: — Как же вас изволите теперь называть, сеньора...

— Суарес, — с достоинством ответила Чата.

— Что вас привело ко мне, сеньора Суарес? — все том же шутливом тоне спросил Вилмар Гонсалес.

— Да что вы так официально, — улыбнулась Чата. — Я вот хотела узнать насчет пения, нет, конечно, не сейчас! — Она поймала недоуменный взгляд проповедника. — Но месяца через три-четыре я буду уже вполне в состоянии участвовать в вашем шоу. Вам ведь по-прежнему нужны солистки?

— Разумеется, дорогая Тереса, разумеется, — кивнул головой Гонсалес. — Но я не уверен, что через три-четыре месяца все еще буду здесь, в Куэрнаваке. Хочу перебраться Там, — Вилмар Гонсалес горестно давно уже не слышали слова Божия. — качал головой.

Но, — добавил он, — впрочем, кто его знает, возможно, я останусь здесь на более долгий срок. Как говорят у вас в Мексике: «Человек предполагает, а Бог располагает».

— Я вчера ходила на вашу проповедь, — соврала Чата, — вы были просто неотразимы. Прямо слезы навернулись на глаза, вспомнилось старое время в Мехико. Учеба, консерватория. — У Чаты недаром всегда было «отлично» по сценическому искусству.

— Рад это слышать, — с достоинством ответил проповедник.

— И мне даже стало обидно. — Чата старалась свести разговор к воспоминаниям о прошедших днях. — Вокал здесь совсем не тот, что был у нас. Где вы набрали этих безголосых девчонок?

— Здесь, в Куэрнаваке, где же еще? — развел руками Вилмар. — Довольствуйся тем, что посылает тебе Господь.

— Да, тут, я вижу, с этим не очень... — сказала Чата. — У нас-то как красиво получалось. Слушатели плакали.

— Не забывай, гордыня есть смертный грех. — Гонсалес поднял вверх указательный палец.

— Так а же не о себе, а обо всех, — засмеялась Чата. — Ну ладно, будем надеяться, что вы не так быстро отсюда уедете. А эти, грешники с севера, пусть еще немного погрешат. Кстати, как Рената?

От проницательного взгляда Чаты не ускользнуло, что при упоминании этого имени проповедник нахмурился. Но она решила все узнать во что бы то ни стало и прикинулась ничего не знающей дурочкой.

— Я помню, она болела, бедняжка, —- сказала Чата. — И что же теперь? Она не слегла ли? Я помню, она была так предана вам.

— Не стоит вспоминать о ней, — сухо ответил Гонсалес.

— Что? Что такое? С ней что-нибудь стряслось? — воскликнула Чата.

— Мне очень тяжело говорить об этом, — медленно проговорил проповедник. — Но эта женщина оказалась недостойна той высоты, на которую я ее поднял.

«Ого, — подумала Чата, — а еще заливает про то, что гордыня — смертный грех».

Вилмар Гонсалес тем временем продолжал:

— Я встретил ее в вертепе, когда она, забыв Божьи заповеди, обреталась среди падших женщин и мужчин, закоренелых грешников...

— Но как вы попали туда? — не выдержала Чата. Впрочем, этот каверзный вопрос она задала с таким невинным видом, что Гонсалес ничего не заподозрил.

— Я пришел туда проповедовать слово Божие, — ответил он. — Это тяжелая, да, тяжелейшая работа. Нельзя сравнить ее с проповедями в парке для благосклонно настроенных людей, как, например, здесь. Но это необходимо. Так вот в вертепе под названием «Твой реванш» я встретил ее. Она рыдала. Я поверил ей, что это истинные слезы раскаяния. Может быть, так оно и было.

— Да, да, — кивала головой Чата.

— Я женился на этой женщине, видя в том стой христианский долг, — продолжал Гонсалес, потому как одна спасенная грешная душа стоит десяти душ праведников. Я наставлял ее на путь истинный, и мне казалось, что она полностью изменилась.

— Такая милая женщина, — вставила Чата.

— Да, так казалось многим, в том числе и мне. Как же а был слеп! — вдруг вскричал доктор с такой внезапностью, что Чата вздрогнула. — Да, я был слеп. Это произошло... впрочем, нет, не буду об этом, — проповедник перешел почти на шепот, — это слишком тяжело.

— Ну раз так, то...

— Впрочем, слушай, — было очевидно, что Гонсалесу хочется очернить перед Чатой свою бывшую подругу. — Однажды я пришел домой слишком рано. Какие-то запланированные дела у меня сорвались, и какую же картину я застаю в собственном доме, в собственной спальне!

— Не может быть! — воскликнула Чата.

— Увы, — ответил проповедник. — Она вернулась к своей прежней греховной жизни. Что ж, по-видимому, виноват во всем я. Я хотел сделать святую из блудницы мне казалось, что я преуспел в этом. Но, как видишь...

— И что же вы сделали тогда, когда обнаружили.... — спросила Чата.

— Наверно, я поступил плохо, дурно, — клеймил себя Гонсалес. — Я прогнал ее. Каюсь, я совершил ошибку. Никогда нельзя бросать душу на произвол судьбы, надо было продолжить с удвоенным рвением бороться за ее заблудшую душу! Я не смог, — он горестно затряс головой. — Я же всего лишь смертный человек, и я проявил слабость. Я прогнал ее.

— И куда же она пошла? — осторожно спросила Чата.