Возвращение Дикой Розы

— Понимаешь, мама, — начал Роберто. — я ведь привык к путешествиям, мне по душе бродячая жизнь, а Эвелине это может не подойти.

— Все мужчины меняют образ жизни, когда женятся, — уверенно заявила донья Энкарнасьон. — В тридцать четыре года уже пора остепениться.

— Да, мама, но я не про это говорю. Наверно, Эвелина была права, когда упрекнула меня в чрезмерной мечтательности. Когда она заговорила о доме...

— Ты имеешь в виду семью, домашний очаг? — осторожно спросила донья Энкарнасьон.

— Нет, мама, мы говорили о покупке дома. Эвелина считает, что я зря вложил столько средств в постройку яхты.

Донья Энкарнасьон задумалась. Она сознавала, что, хотя она всегда стремилась дать сыну наилучшее воспитание и образование, какое было в ее силах, ни она, ни ее родители не могли оставить ему особого наследства.

— Послушай, Роберто, ты, наверно, ее неправильно понял. Ведь о постройке яхты она знала с самого начала.

— Да, и мне казалось, что она разделяет мои мечты, — сказал Роберто. — Ведь как раз мечты об Эвелине вдохновляли меня быстрее закончить постройку и пуститься в плавание. А теперь...

Донья Энкарнасьон продолжала о чем-то думать

— Сынок, — осторожно начала она, — мне кажется я понимаю беспокойство Эвелины. Может быть, тебе стоит взять кредит в банке и подумать о доме, я могла бы помочь, и дядя Энрике, наверно, тоже...

Роберто быстро перебил ее.

— Мама, я благодарен тебе, но о том, чтобы я прибег к твоей помощи, не может быть и речи. Я сам справлюсь. Университет и департамент экологии в правительстве обещали мне заказ на морские исследования в районе коралловых рифов. Я смогу провести эти исследования во время своего плавания. А насчет кредита я сам узнаю в банке.

— Ну, конечно, Роберто, — кивнула донья Энкарнасьон.

Когда сын ушел, она долго сидела одна и размышляла.

— Нет, Рохелио, — задумчиво покачала головой Эрлинда. — Когда я работала в «Твоем реванше», у нас не было никакой Ренаты, я совершенно уверена. И подумай, мне-то уже сорок два, а ей, как ты говоришь, три-четыре года назад было слегка за тридцать. Значит, сейчас лет тридцать пять—тридцать шесть.

— Это значит, она появилась там, когда ты уже ушла, — кивнул Рохелио.

— Конечно. А вот Исабель ее может знать, они ближе по возрасту.

— Тогда, возможно, она знает и самого Гонсалеса, если он в те годы захаживал в это ночное кафе... — вслух думал Рохелио.

— Возможно, но необязательно, — ответила Эрлинда — Там же бывало столько народу, разве можно запомнить всех. Тем более Исабель не узнала его тогда на площади в Сьюдад-Виктории.

— И тем не менее это единственная ниточка, которая сейчас у меня в руках, — сказал Рохелио. — Придется мне поехать к твоему брату на ранчо. Я хочу выехать завтра же.

— А как же работа?

— Возьму отпуск за свой счет, — ответил Рохелио.

Эрлинда ничего не сказала. Она знала, что ее тихий покладистый муж может стать решительным и непреклонным, как скала, если посчитает, что все зависит только от него. И сейчас, после смерти Рикардо, он стал именно таким. Эрлинда вздохнула. Она-то надеялась, что, вернувшись из Куэрнаваки, Рохелио сможет вплотную заняться сыном, но он не пробыл в Мехико и дня, а уже снова собирается уезжать. 

Тино беспокоил мать все больше и больше. Она потеряла с ним всякий контакт. Но даже не это было самым ужасным. Эрлинда замечала, как странно изменилось его поведение — он становился то вялым, безразличным ко всему на свете, то вдруг, напротив, делался возбужденным и с лихорадочно горящими глазами брался за какие-то дела но, не доделав, бросал.

Иногда Тино надолго исчезал из дома. Сначала Эрлинда беспокоилась, звонила в полицию, в больницы, затем перестала, понимая, что сын ее не попал в автомобильную катастрофу и не был задержан полицией. В каком-то смысле она бы, возможно, даже предпочла эти варианты, потому что с Тино случилось кое-что похуже. Эрлинда ведь недаром была когда-то медсестрой, она понимала, что значат эти зловещие симптомы» Увы, нужно было смотреть правде в глаза: ее драгоценный умный мальчик стал наркоманом.

Эта мысль все чаще приходила к ней, но сначала она гнала ее, приписывая своей материнской мнительности. Но дальше закрывать глаза на правду было невозможно. Окончательно Эрлинда убедилась в своей догадке, когда Рохелио уехал в Куэрнаваку.

 Эрлинда в ту ночь никак не могла заснуть. С одной стороны, ее не покидали мысли о таинственном злодее-проповеднике, которого муж уехал выслеживать, с другой стороны, сын, обещавший вернуться не поздно, все не возвращался. Эрлинда бее сна лежала в постели, прислушиваясь к каждому шороху на лестнице- Ее слух настолько обострился, что ей казалось, что он улавливает ровное дыхание спящей Флориты в соседней комнате.

Внезапно на лестнице послышались голоса. Затем что-то звякнуло и разбилось о каменную лестницу, и кто-то как будто выругался. А еще через пару минут она, теперь уже совершенно явственно, услышала, как медленно и осторожно поворачивается ключ в замке.