Возвращение грифона

— Какая красавица? Как ты сказал?

— Отпадная. Так — похоже, психиатр в тебе неистребим. Может, как-то можно его заглушить, а? Ну-ка, ну-ка… — Я сдвинул с груди женщины одеяло и стал целовать соски, тут же собравшиеся в тугие розово-коричневые ягодки. Она поежилась и покрылась мурашками, тяжело и прерывисто задышала, с упреком сказав:

— Ну что ты со мной делаешь?! Я и так уже просто булькаю внутри… после наших игрищ. И ты опять?!

— А нечего было будить. Зачем меня разговорами разогрела? Нет уж, теперь поздно… держись!

И она держалась. Полчаса. А после заснула, разбросав руки и ноги — левую ногу перекинула через меня, правая рука висит до пола, влажные красные губы полуоткрыты и время от времени пошлепывают, как будто пытаются поцеловать что-то, витающее в воздухе. Вырубилась напрочь, утомленная сексом и переживаниями. Наконец-то!

Я осторожно снял с себя ее голую ногу и положил поближе к другой, накрыл одеялом, поправив руку, и убрал со лба всклокоченные, намокшие от пота волосы. Полюбовался картиной спящей любовницы — нет ничего красивее спящих детишек и любимых женщин. Они чем-то сродни друг другу — во сне такие беззащитные, такие милые, хочется укрыть их от всех опасностей в мире, от зла и печали. Увы, не всегда это удается…

Помучившись минут пятнадцать — сон куда-то улетучился, — я осторожно слез с кровати и пошел во двор, как есть, голышом. На улице еще темно, так что никто не увидит. Вода в душе уже остыла, но была еще довольно теплой. Помылся, постоял под струями воды, решив утром наполнить бак доверху — напор слабоват, видно, вода кончается. Пока стоял, думал. Что меня ждет? И что в моих отношениях с Машей? Люблю ли я ее? Хммм… не знаю. Мне с ней комфортно, она хороший товарищ — если можно так сказать о женщине. У нее великолепное тело, она неистощима в постели и правда меня любит. Так что же мне еще надо? Но вот нет чего-то такого… неуловимого… вероятно — это называется «любовь». Нет любви. Настоящей любви, ради которой хочется умереть или свернуть горы. Спокойная дружба-любовь без безумства и горения. Вероятно, все-таки место в моей душе занято другой женщиной, совсем другой. И с этим ничего не поделаешь.

Я вздохнул, закрыл кран душа. По коже пошли мурашки — поднялся утренний ветерок и похолодил мою остывшую в воде кожу. Полотенце рядом с душем на веревке уже высохло после ночных водных процедур, я насухо растерся и побрел в дом, глядя на розовеющий рассвет. Прикинув время, цокнул языком и решил, что все-таки стоило бы поспать пару часов, иначе завтра буду сонный, как зимняя муха.

С этой мыслью я побрел к постели, отодвинул на другой край Машу, снова разбросавшуюся по всей постели, чуть не поперек, пристроился на краешек дивана… и, как ни странно, почти тут же уснул. Вода смыла с меня груз мыслей и грязь ночных похождений. Мне ничего не снилось (спасибо, Оле Лукойе, он же Морфей!), и я как следует отдохнул за эти недолгие часы сна.

— Ваня, вставай! Да ну вставай же, обед на столе! — в носу чего-то засвербило, и я, не выдержав, чихнул и открыл глаза. Надо мной наклонилось смеющееся лицо Маши. Она держала в руке перышко, которым, негодяйка, щекотала у меня в носу.

— Наконец-то! Спишь, как мертвый! Пора обедать, а ты еще не завтракал. Так истощаешь, как скелет, надо хорошо питаться.

— Не делай из еды культа, Киса!

— О! Ты любишь «Двенадцать стульев»? — восхитилась Маша. — Я обожаю Ильфа и Петрова! Вставай, Ванечка. Я таких щей свежих наварила, густые — ложка стоит! Мяса полкастрюли. Тебе надо хорошо кушать. Ты вон как ночью трудился…

— Ты про что, — подозрительно осведомился я, — ты помалкивай о том, о чем говорить нельзя. Забудь.

— Не могу забыть! — невинно похлопала глазками Мария. — Ты был великолепен в постели. А ты о чем, вообще-то? Кстати, за мясом ходила на базар, к тетке Гале. Она мясом торгует и яйцами. Так вот, эта самая тетя Галя что-то вроде справочника, или, как это лучше сказать — информбюро. Что у нас в поселке происходит — все знает. Все новости на базар стекаются. Понимаешь?

— Понимаю, — усмехнулся я, — сейчас расскажешь, чего там узнала. Или я тебя сейчас кину в постель и затрахаю до смерти.

— Хмм… многообещающе. Может, не рассказывать? — томно сказала Маша и потянулась, как сытая кошка. — Нет уж, пошли есть. Пока ешь, я тебе все и расскажу.

— Пару слов — как там обстановка?

— Ничего не скажу, пока не сядешь за стол. Иди, надевай трусы, мой руки и обедать. Белье вон там, на стуле возьми, я тебе приготовила.

Щи и правда были знатными. На что уж я не особый гурман и любитель поесть, но запах от тарелки шел такой, что захлебнулся слюнями.

Маша заметила мое состояние и рассмеялась:

— То-то же… а то — завалю, завалю — без таких щей через неделю уже желания заваливать не будет. Впрочем, ты-то, может, и подольше выдержишь, — оценивающе-задумчиво осмотрела она меня.

— Хватит издеваться! — дуя на горячие щи в ложке, буркнул я. — Рассказывай сейчас же! Садистка…