Возвращение грифона

В кресле перед телевизором сидел мужчина с небритым, опухшим лицом. Его ноги были завязаны тряпьем и от них шел неприятный запах. От самого мужчины — тоже. Он был давно и тяжело пьян и встретил нас угрюмым взглядом покрасневших глаз и яростной руганью:

— Аферистов привела! Аферюг! Мошенников! Говорил же тебе, не води сюда никого! Сука! Врезать бы тебе, да не достану! — мужчина заплакал от бессилия, и его лицо перекосила гримаса отчаяния и ненависти.

— Не обращайте внимания, — затараторила Вера, — это он так, не со зла. Так-то он хороший, только вот как заболел, переживает сильно, потому пить и начал. Но он в меру пьет, не напивается уж совсем как!

— Как свинья? — безжалостно спросила нахмурившаяся Маша. — Алкаш он, твой Петя. Веди, показывай фото.

Мы прошли в другую комнату, и с книжного шкафа, забитого старыми книгами с потрепанными корешками, Вера достала пыльный альбом.

— Вот, вот он, папаша, — женщина стряхнула пыль с крышки альбома и раскрыла его на первой странице, — тут он с мамой, а вот тут совсем молодой. Смотрите.

И я стал смотреть, запоминая лицо того, кого сейчас буду вызывать.

Дверь позади нас скрипнула и открылась. Я не обратил внимания, и только когда Верка пронзительно завизжала, обернулся, чтобы увидеть, как Маша стоит с побелевшим лицом и держится руками за стержень, торчащий у нее из груди. Острие стержня было блестящим, похожим на отточенную пику, и на его конце отчетливо виднелись две капельки красной жидкости, похожие на две маленькие сочные лесные ягодки.

Ошеломленный, я долю секунды не мог понять, что произошло, пока не увидел позади подруги фигуру Пети, зажавшего под левой подмышкой костыль, правую руку он держал вытянутой вперед, и в ней был зажат «батожок», сделанный то ли из лыжной палки, то ли из прута нержавейки. Эта палка оканчивалась крестовидной рукоятью из наборного плексигласа, утопавшей в руке алкаша, глядевшего на нас остекленевшими от пьянства глазами.

Вся картина нарисовалась у меня в считаные доли секунды — я мгновенно метнулся вперед и приложил алкаша в челюсть так, что та хрустнула, а мужик улетел в угол, вырубленный наповал — у меня даже кулак онемел.

Маша жалобно смотрела на торчащую из груди палку, беспомощно открывала рот, пыталась что-то сказать, — но не смогла. Изо рта у нее толчком выплеснулась кровь, а на губах лопнули розовые пузыри. Затем Маша стала падать вперед, как в замедленном действии — плавно и навзничь, будто подорванная саперами башня.

Я успел подхватить ее на руки, вырвал из спины палку и аккуратно положил на пол единственного близкого человека в этом мире.

Маша бледнела, синела, тяжело булькала пробитым легким, а потом протянула руку, погладила меня по щеке и с трудом улыбнувшись, потеряла сознание. Рука упала на пол и бессильно разжалась.

Глава 6

В комнате воцарилась тишина. Маша была еще жива, но булькающее дыхание стихало и стихало, жизнь уходила из нее с каждой каплей крови, вылившейся из пробитой груди. Мне казалось, что прошло очень много времени — очень долго, целую жизнь я смотрел на свою женщину и бессильно наблюдал, как она умирает. Но, скорее всего, это были секунда-две максимум. И мой ступор закончился.

Я оттолкнул в сторону Веру, начавшую причитать что-то вроде: «Ой, что же будет, ой, горе-то какое, горе-то! Ой, что же будет!..» — и вытолкнул ее за дверь комнаты. Затем встал на ноги и, вытянув руки вперед, начал читать речитативом какие-то слова, непонятные, но имеющие вес, как кирпичи, тяжелые и холодные. Они падали в пространство и будто строили преграду между Смертью и моей женщиной, не давая той пройти и забрать душу Маши.

Руки мои ткали некую вязь — в воздухе загорались знаки — огненный, золотой, синий, таявшие, как инверсионный след реактивного самолета. Похолодало так, что мое дыхание стало видимым, как на январском морозном ветру.

Маша стала белой — до этого она посинела и почернела, как покойница. Теперь губы стали белыми и медленно розовели прямо на глазах. Я не прекращал читать заклятие, и когда через три минуты закончил — на полу лежала Маша, мало чем отличающаяся от той Маши, что была до ранения. Или, вернее — до ее смерти.

Волнуясь, я опустился на колени, приложил ухо к ее груди — грудь была теплой, упругой, такой, как и раньше. Раздвинул легкую рубаху, расстегнув пуговки, — на груди ни следа от страшной раны, и лишь пятно-ореол на блузке указывало на то, что рана мне не приснилась. Да и лужа крови под Машей не даст забыть о происшедшем, как и блестящая палка-стилет с коричневыми, уже подсохшими мазками.

Почему эта Маша отличалась от прежней? Потому, что она стала моложе. Моложе лет на десять — исчезли морщинки вокруг глаз, грудь, тяжелая, крепкая, но слегка обвисшая от кормления ребенка, стала меньше размером и торчала вперед, как у девственницы пятнадцати лет. Женщина даже как-то уменьшилась в размерах — рубашка слегка обвисла, бедра стали менее объемистыми — заметно под юбкой. Она сбросила размер или два, не меньше, и выглядела на девятнадцать лет, не больше.