Возвращение к жизни

— Не могу забыть пьяные морды тех выродков, — Привалов снова закуривает, почти непрерывно делает затяжки, откашливает клубы дыма. — Вернули в ад за тридцать сребреников… Как я выжил еще месяц, не знаю. Почему не прикончили лагерные псы, тоже не пойму. Они, немцы, бить мастаки! Кость у меня, наверно, крепкая: выдюжил. И был все время, как в бреду — бежать, бежать, бежать. И, знаете, убежал…

Долго петлял Привалов по лесам и перелескам. Теперь уже горький опыт, интуиция помогали ему заранее определять, в какой дом постучать, а какой обойти стороной.

Поздней осенью добрался до линии фронта. Весь день из заброшенного окопчика изучал заболоченную равнину — нейтральное поле, густо опутанное спиралями Бруно, израненное воронками. Эту мертвую полосу надо было проползти. Прихваченные хрупким льдом лужа, кочки с пожухлой, ломкой осокой. А между ними и под ними — мины. Он нащупывал их скрюченными, потресканными пальцами, лавировал в лабиринте взрывчатки, метр за метром продвигался вперед.

К рассвету вплотную подполз к нашему дзоту, увидел щель амбразуры, полыхнувшую огнем.

— Ребята… Товарищи…

И потерял сознание. Очнулся в землянке.

— Вроде мальчишка, легкий, как пушинка. Кожа до кости, — говорил пожилой красноармеец, принесший Привалова на руках в землянку, — Как тебя занесло сюда, сынок?

Его отхаживали в полевом госпитале медсестры. И повеселел боец. Ах, как хорошо вернуться в жизнь!

— Поправляюсь я с голодухи, — продолжал свой рассказ Привалов, — душой отхожу, радуюсь: оклемался значит, не пропал зазря. В команду выздоравливающих зачислили. Теперь не долго ждать: вот-вот с маршевой ротой пошлют на передовую. Ну, думаю, дорвусь я до вас, фрицы, расквитаюсь!

Старшина примолк, помрачнел лицом, что-то решая про себя. Глянул на меня остро, тряхнул головой.

— Ладно уж! Не положено об этом распространяться, но скажу вам. Не для печати, конечно. Дело тут такое — понятное, как теперь соображаю, но хошь ни хошь, обидное… Вызывает меня майор. Глаза колючие, насквозь просвечивают. Раз вызвал. Два. И на третий раз тоже. Все допытывается: что да как, отчего да почему. Записывает, глазами сверлит…

В последнюю встречу майор сказал Привалову:

— Придется искупать вину, смывать пятно.

— Какую вину?

— В плен сдался?

— Не сдавался я. Раненым взяли.

— Да, справка госпиталя подтверждает: ранение в ногу!

— Вот видите!

— Допустим… Однако ж кто подтвердит, что все было именно так, как вы рассказали? Кто?

— Некому. Разве что минное поле, которое брюхом бороздил… Я же к своим шел через это поле! Мог и не дойти.

— Бывает, что к нам идут и такие, кого засылают, — увидев, как побледнел Привалов, майор смягчился. — к слову пришлось, не о вас. Пойдете в бой докажете делом свою невиновность.

— Пойду! Но искупать и смывать мне нечего. Драться пойду.

Подозрительность майора отозвалась болью в сердце Привалова. Да и контрразведчика не осудишь. Как их примирить? Один оскорблен недоверием. Другой обязан все досконально проверять. Мало ли фашисты перебрасывали к нам лазутчиков под всяким видом? Наверно, не так прямолинейно надо было все-таки майору веста дело, учитывать, что слово способно нанести глубокую рану. Старшина, вспомнив его допросы, помрачнел и теперь, хотя время в общем-то загладило обиду.

— Уходил тогда от майора, от его колючих глаз, и мучился: лучше бы убили меня там, в плену, — закончил исповедь Привалов. — Ну и что? Толк-то какой? Сгнил бы в земле. А я остался жить. Бью фашистов. Сколько уже спровадил их на тот свет! Так что лучше бить, чем гнить. Такая премудрость простая…

Он бил врагов отменно, Дмитрий Привалов — красноармеец, сержант, а под Сталинградом — гвардии старшина. Дважды обагрил своей кровью опаленную землю волжской твердыни: в начале сражения за город и в дни окружения армии Паулюса. В нашу дивизию Дмитрий прибыл из далекого тылового госпиталя. Кадровики хотели направить его старшиной в стрелковую роту.

— Просьба есть, — возразил Привалов. — Пошлите в разведвзвод.

— Но там нет штатной должности старшины.

— А я хоть рядовым, но разведчиком.

Привалова назначили в разведвзвод командиром отделения. В первых же боях на Курской дуге он блеснул не только храбростью, но и смекалкой, умением перехитрить врага. Не раз приводил «языков».

Как-то немецкие автоматчики прорвались к штабу полка. Начштаба поднял в контратаку все наличные силы — разведчиков, отдыхавших после ночного поиска, комендантский взвод, писарей, связистов… Привалов, увлекая за собой отделение, ринулся в самую гущу боя, в упор застрелил из автомата четырех гитлеровских солдат и одного офицера. Схватка была скоротечной и решительной. Немцы отступили.

В главе «Ночной бросок» я упоминал о том, что старшина Привалов в числе первых форсировал Днепр. Действуя с группой командира взвода младшего лейтенанта Полякова, он забросал гранатами расчет немецкого пулемета.