Возвращение к жизни

— Слушай дале. Бултыхнул, значит, я в море-то, толкаю сынишку из воды наверх, потом дочек — одну, другу. Сам захлебываюсь, но их — туда, к пароходу, а он, стерва, идет, борт склизлый, вцепиться не за чо. Кричу: «Держить! Ребятишек держить!»… Нет, страх был, жуть такая. Сердце разрывается. Но не за себя, за деток. И пробудился от своего же стона. Весь в студеном поту, и зуб на зуб не попадат… Так и не знаю, спас ребят аль нет. Чо там дома деется?

— Не беспокойся, все обойдется.

— Да чо толку-то беспокоиться? Одно расстройство. С тремя-то жене каково? Она теперьча на ферме дояркой. Раным-рано к своим буренкам. И сколько на дню сбегает, зимой-то! А ребятишки одни домовничают…

— Ничего, выживут, вырастут ваши ребята.

— Так-то оно так. Да как бы сиротами не остались. Тебе чо — ты сам себе. Холостяк! Детками-бедками не обзавелся.

Яковлев притронулся к самому больному месту в моей душе. Выходит, мне легче умереть, чем ему. А я-то тайно печалился: ни сына у меня, ни дочки. Шарахнет — и следа от тебя на земле не останется. Он продолжится в своих детях, а я — нет.

Возражать Яковлеву не стал. А тот вздыхал:

— Ох, ох, наделал горюшка нам этот Гитлер. Башку бы ему, гаду, вдрызг! За деток наших. За мать нашу — землю русскую.

В ту ночь передо мной как бы разъялась замкнутость Яковлева, открылась его душевная боль. И боль-то какая! Не только за своих детей, за всю страну нашу. Нет, такой солдат способен побороть в себе страх, пренебречь опасностью!

Остался ли Яковлев жив? Не знаю. Мне передавали, что на Курской дуге выбыл из роты по тяжелому ранению.

В известном афоризме «Смелого пуля боится, смелого штык не берет» есть своя правда. На фронте трусы погибали чаще, чем отважные. Иногда расслабленность, неустойчивые нервишки одного становились причиной гибели многих. Конечно, это вовсе не означает, что смелый, мужественный воин был застрахован от смерти. Увы, нет.

Тем, кто не однажды прыгал с парашютом, известно: самый трудный, «критический», прыжок не первый, а третий или четвертый. Знаю это по собственному опыту — после войны служил в воздушно-десантных войсках. Почему же не первый, а третий?

Хотя современный парашют вполне надежен, рискованные ситуации не исключены. Случается, и стропы захлестнет, и столкнутся в воздухе двое. А это чревато опасным исходом, если парашютист растеряется, не проявит находчивости.

Кроме того, сам прыжок из поднебесья требует мужества, определенного навыка, опыта. Новичок, не имея такого навыка, лишь смутно ощущает естественную робость перед высотой. Но вот совершен один прыжок, второй. Уже познан весь комплекс ощущений — от ожидания команды «Пошел!», от того шага с кромки двери самолета в пустоту, в ничто, и до резкого рывка подвесной системы, до хлопка купола парашюта, который сразу снимает нервное напряжение.

Все узнано, испытано и, казалось бы, теперь «шуруй» по проторенной дорожке. Однако психика человека так устроена, что именно на третьем-четвертом прыжке, на рубеже первоначального опыта и последующего, более основательного, наступает кризисный момент. Минул ты эту критическую черту — значит дальше все войдет в норму.

Так и в бою. Самый страшный не первый бой, хотя он может быть роковым, последним. Солдат лишь в общем знает, что его могут убить. А как — скорее всего ему пока неведомо.

Я рассказал уже о нашем первом бое в Коротояке, о том, как стрелковые роты пошли в атаку — неприкрыто, бесшабашно, залихватски. Будто не смерть поджидала, а кинокамеры! Был боевой порыв, был похвальный энтузиазм. Недоставало только опыта, основанной на нем осмотрительности. И за это пришлось заплатить жизнью многих.

Да, таким он и был, наш первый бой: дерзким, отчаянным. Однако не скажу — удачливым. Уцелевшие извлекли из него горький урок. Смелости, мужества у них не убавилось, но эти качества после того стали разумнее: лучше научились соображать в боевой обстановке командиры, осмысленней действовать бойцы.

В распоряжении человека всего одна жизнь, и когда поднимаешься в атаку, земное притяжение усиливается. Нужна недюжинная воля, чтобы вырваться из цепких объятий этой гравитации. Но преодолеть на поле боя страх, перекрыть его мужеством — это еще не все. Куда важнее правильно применить отвагу, переплавить ее в мастерство. Это дается не сразу и не всем одинаково.

Хотелось бы отметить еще такую деталь: страх действует избирательно. На фронте я знал людей, в общем-то отнюдь не трусливых. Но вот знакомый майор, стоило только на горизонте появиться немецким самолетам, начинал суетиться, искать укрытия. Человек однажды попал под жестокую бомбежку, близким взрывом его завалило в щели, контузило. С тех пор один вид вражеских самолетов вызывал у него трепет, хотя майор старался его скрыть.

А капитан, друг и сослуживец майора, незлобиво посмеивался и преспокойно рассуждал:

— Летят дальше. А если повернут к нам, успеем схорониться… Да и видно, куда бомбы падают — на тебя или в сторону.