Возвращение к жизни

То и дело задевая плечами скользкие стенки траншей, разбрызгивая лужи под ногами, Иван бежал к пэтээровцам. По всей линии окопов уже барабанила стрельба. Кибаль с одобрением отметил в ней четкий клекот афонинских «максимов». Но его обеспокоили близкие выстрелы противотанковых ружей. Добежав до позиции взвода ПТР, он крикнул:

— Не стрелять! Подпустить ближе!

Пэтээровцы прекратили огонь. Танки, приныривая на неровностях поля, надвигались. Когда до них осталось около двухсот метров, Кибаль скомандовал:

— По правому, залпом — огонь!

Машина, продолжая двигаться, задымила гуще и гуще, а затем застопорила. Второй залп остановил танк, шедший на острие клина. Но остальные — вот они, рядом! — наползают на окопы.

Пэтээровцы бьют по бортам танков. В них полетели связки гранат, бутылки с зажигательной жидкостью. Еще два факела взметнулись: один — над танком, другой — над САУ. Остальные шесть заелозили на месте, поливая наши окопы огнем из пушек и пулеметов. А когда пэтээровцы подожгли еще одну САУ, бронированные машины начали пятиться все дальше и дальше.

— Ура! Не прошли! — вырвался ликующий возглас у кого-то из бойцов.

Однако радоваться было нечему: с флангов нажимала пехота. Немцам удалось-таки ворваться в траншею, а затем они зашли в наш тыл, замкнули батальон в кольцо, перерезали связь с полком.

Бой в окружении продолжался двое суток. Тиски то сжимались, то пружинно разжимались. Кибаль появлялся там, где нависала наибольшая угроза. Одно его присутствие, невозмутимый вид ободряли бойцов и командиров. Изнемогая от усталости и бессонницы, они снова и снова схватывались с фашистами, вышибая их из окопов гранатами, восстанавливая утраченные позиции.

Выбыли из строя почти все командиры рот и взводов — кто убит, кто тяжело ранен. Из офицеров боеспособными остались только Кибаль, Афонин, Каверзин. В короткие минуты затишья они сходились, наскоро обсуждали положение дел. Вот опять собрались вместе…

— Лезут, как оглашенные, — голос у парторга Каверзина усталый, охрипший. — Им эта высота, как кость в горле!

— Может, оставить кость, пусть подавятся? — Афонин выжидающе смотрит на Кибаля. — Кровью поливаем этот паршивый бугор. А зачем? К чему было его брать, если наш успех не поддержали другие батальоны? Объясни, комбат!

Что ему сказать, этому храброму пулеметчику, который не однажды показывал силу своей выдержки и отваги? Как ответить?

Иван и сам не раз себя пытал: «Зачем? В чем смысл этой вылазки? Ну, выстоим еще день, сутки. А дальше?» И тут же старался отринуть эти сомнения, вспомнив подчеркнутую настойчивость в голосе майора Каснера: «Держаться, держаться…» Значит, дело, быть может, не в высоте, а в чем-то другом. Значит, есть в том какая-то высшая необходимость, неведомая ему, старшему лейтенанту, силой обстоятельств ставшему «врио» командира батальона.

Ответил Афонину сухо:

— Пока не поступит приказ, отходить не будем.

— А как поступит, если мы отрезаны? — Это уже Каверзин спрашивает.

— Послал в полк третьего связного. Стемнеет, пошлю четвертого. Должен хоть один проскочить!

— Патроны на исходе, — доложил Афонин. — Осталось по ленте на пулемет. К тому же два «максима» разбиты. Чем воевать?

— И гранат на троих одна, — дополнил Каверзин. — Нет, я не к тому, чтобы деру дать. Не попробовать ли прорваться за боеприпасами? Выделить группу — отделение, взвод. Снабдить гранатами.

— Принимается, парторг. Снарядим группу, — Кибаль прислушался к стрельбе, вспыхнувшей на левом фланге. — Что там?

— Похоже, опять полезли, — Каверзин поправил на голове каску. — Я туда!

Когда он скрылся за поворотом траншеи, Афонин заметил:

— Дюжий мужик наш парторг. И словом, и делом.

Последний связной, сумевший проскользнуть через немецкие окопы, вернулся под утро — с ног до головы в грязи, продрогший, с пунцовым, стылым лицом. Он принес письменный приказ командира полка: оставить высоту.

План выхода из окружения Кибаль обсудил с парторгом и командиром пульроты. Собрать оставшиеся патроны и гранаты в пятую роту: ее на прорыв поведет комбат. Каверзин с четвертой ротой выносит тяжелораненых. Афонин с двумя «максимами» прикрывает отход.

Забрезжил рассвет. Дождь загустел, проливаясь сплошными струями, словно в низко плывущей мути облаков прорвалось решето. Иван Кибаль пришел в пятую роту. Тут же, в траншее, были бойцы шестой во главе со старшим сержантом, заменившим погибшего командира роты. Старший сержант, невысокий, кряжистый дубок с хмурным, исхудавшим лицом, подступил к Ивану:

— Подчистили вы нас, комбат. Винтовки без патрон, автоматные диски пустые. У меня на всех одна граната!

— Первой пойдет пятая, — сказал Кибаль.

— А мы?

— Дружней кричите «ура!» — и следом за ней.

— С пустыми руками?

Кибаль посмотрел внимательно и понимающе на усталое лицо старшего сержанта, в его горящие глаза.

— Жить хотите?

Спросил громко, чтобы его услышали и бойцы, стоявшие поблизости.

Один из них тихо ответил:

— Воробей и то хочет…

— Тогда не мешкать. Пятая — вперед, и вы за ней. Навалимся — сомнем фрица. Только так!