Возвращение красоты

Но вот я на плато! Отдышался маленько, огляделся вокруг… еще огляделся. А дальше-то что? А ничего. Стою и думаю: а зачем я вообще-то сюда притащился?

Унылый пейзаж: пустырь, поросший прошлогодней бурой травой, в ней затертые тропинки, едва приметные. Ветер гуляет, путается в кустах. Синее небо над головой. И все.

Ладно. Бреду наугад, вглядываясь в груды камней и пытаясь распознать в них приметы минувшей жизни. Но азарт путешественника и первопроходца уже отхлынул, и сразу все стало скучно: идти, смотреть, любопытствовать, думать…

Ничего особенного. Все как всегда. Сколько в Крыму таких пустырей исторических с развалинами, пещерами и чем угодно еще!..

Наконец останавливаюсь в недоумении. Все. Цель кажется мне достигнутой. Город я осмотрел. Ведь осмотрел же — вот, налево все видно до самых обрывов, направо до зарослей кустарника — тоже, а глубже вглядываться неохота. Да и куда глубже — землю копать?.. Равнодушие и смута. Я не знал, что делать дальше. И тогда (взбрело же такое в голову) — я свистнул. Кто-то отозвался вдали. Я пошел на звук, и это было уже осмысленное движение, а значит, жизнь.

И вот из какого-то склепа выбирается мне навстречу — подросток не подросток? — трудно понять. Щуплый, грязный, в каких-то ошметках одежды… «дитя подземелья» и только.

Оказалось — Г-глюк К-киевский (заикается). На груди под рубахой крест огромный, не иначе как иерейский. Первое, чем похвастался, — крестом. Недавно, видать, носит. Не нарадовался еще.

— Хы-ы-леба у т-тебя нет? Три дня н-ничего н-не жрал!

Я даю ему хлеб, он жует его по-звериному жадно, с остановившимся, мутным взглядом. Потом прислушивается к себе, икает, ложится на брюхо и пьет из лужи застоявшуюся желтую воду. В пяти минутах ходьбы — родник. Я наблюдаю с любопытством и изумлением. Вот так персонаж. Действительно «глюк» какой-то.

Через пять минут он уже водит меня над обрывами, показывает пещеры, ныряя в каждую дыру и выныривая неожиданно где-нибудь за спиной. Он сейчас с Кавказа идет пешком. Весь Великий пост пробыл там.

— В монастыре… — здесь Глюк останавливается, глотает острый кадык и продолжает, ничего уже не видя перед собой: — В монастыре к-картошкой кормили (снова дергается кадык). С г-грибами… В подвалах бочки с капустой… кислой…

Тишина. Мне кажется, что его нужно придержать, иначе он шагнет сейчас в «магазин», то есть с обрыва, в гипнотическом своем оцепенении.

— Ну а в Киеве что ты делаешь, чем занимаешься? — отвлекаю я его от гастрономических дум.

Он смотрит на меня сначала бессмысленно, потом с глубоким укором, переводит взгляд на рюкзак, вздыхает и просит: «Дай еще хлеба!..».

Нагулявшись с Глюком по плато и спускаясь в долину, встречаем на лесной дороге бойкого паренька в войлочном кепаре и со значком «Металлики» на груди. Оказалось, представитель местного андеграунда. Из Новоульяновки. Скоро обнаружилась и общая животрепещущая тема: как «косить» от армии. Как косить? Ох-ох-ох… Лучше бы мне этого и не знать.

…Я честно готовился к службе в армии (непременно в ВДВ или Морской пехоте): бегал по утрам, подтягивался, отжимался, собирался уже вступать в ДОСААФ и прыгать с парашютом, но при внешнем благополучии во мне давно зрел какой-то горький разлад. Мне было неинтересно многое из того, что считалось нормальным и правильным в жизни, и я зачастую не понимал, зачем то или иное «нормальное» нужно.

Возможно, по этой причине я не вступил в комсомол… недоучившись год, бросил школу… пошел учиться на сантехника-газосварщика — выгнали за разгильдяйство; наконец, устроился учеником токаря на завод, но завод меня добил окончательно… Я объясню, чем именно он меня добил.

Как-то мне случилось попасть в соседний цех, и там я увидел старика, который стоял у конвейера и собирал какую-то деталь. Бесконечное движение ленты, покорная сутулость и однообразное движение рук. Час за часом, день за днем, год за годом… О чем он думал, чем жил? Когда я узнал, что этот старик — ветеран труда и проработал на заводе пятьдесят лет, мне стало по-настоящему страшно. Для чего это все?! Я хотел понять и не мог. Для чего было учиться в школе, вступать в комсомол, становиться сантехником или токарем? Чтобы просто жить, не задумываясь о смысле? Но вот эта простота и доводила меня до отчаяния, и я, может быть, интуитивно, в протест совершал самые бессмысленные и дурные поступки. Так я оказался на учете в «комнате по делам несовершеннолетних», а оттуда мое досье отправили в военкомат.

Когда майор Петрушин открыл мое «дело», он расплылся в удовлетворенной улыбке (странное, кстати сказать, удовольствие):

— Что, в ВДВ собрался? Зубную щетку в зубы и парашу чистить… Стройбат по тебе плачет, сынок!

Это был конец моих последних героических устремлений, все сразу стало просто и скучно, как высохшее мушиное тельце между оконными створками, и в армию я решил не идти. По совести сказать, это было не слишком сложно. Афган закончился, Союз неуклонно разваливался, и очередь в кабинет психиатра становилась все длиннее и однообразнее.

— Что такое «золотая голова»?

— Голова из золота.

— Понятно.