Возвращение на Голгофу

Ефим сбросил шинель, один автомат закинул на плечо, другой взял в руку. Побежал по канаве, сначала легко, потом тяжелее — склон круто забирал вверх. Вскоре ему удалось скрытно перебежать дорогу. Поле по другую сторону от дороги успели перепахать под зиму. Бежать вверх по пашне было тяжело, влажная земля налипла на сапоги, вмиг ставшие пудово тяжелыми. Сердце бешено колотилось; казалось, будто оно вырвалось из груди и теперь бежит впереди Ефима, а он всё никак не может догнать его. Казалось, прошла вечность, пока Ефим добрался до гребня холма. Он огляделся, затем чуть спустился и увидел внизу немцев, которые мелкими перебежками меняли позицию. Немцы были рослые, в пятнистых маскхалатах, действовали они слаженно и грамотно, искали место, откуда могли достать русских, укрывшихся в мёртвой зоне в канаве за обочиной. Сверху Ефим как на ладони видел и немцев, и своих. Медлить было нельзя. Скрытно пробежав ещё метров сто, он упал на землю, нашёл хороший упор и выпустил длинную очередь. Перебежал на новое место и снова дал две длинные очереди. Немцы растерялись, залегли. Снизу низко зарычал ручной пулемёт комбата, рядом с ним затарахтели автоматы. Ефим жал и жал на спусковой крючок, пока не кончились патроны. Он отложил автомат и тут же выпустил длинную очередь из второго. Немцы вскочили, слаженно перевалили через небольшую складку местности и исчезли из поля видимости. Стрельба с их стороны прекратилась. Марк продолжал стрелять из пулемёта, но и у него закончились патроны. Всё стихло. Ефим, пригибаясь, побежал вниз, к ложбинке. Немцев нигде не было видно. Он прошёл ещё ниже, нашёл брошенный ранец, разорванный медицинский пакет, окровавленные бинты. Внимательно всё осмотрел, забрал ранец, спустился ниже, перебежал дорогу, рванул к машинам и без сил рухнул на землю.

— Немцы ушли. Слышишь, Марк, они ушли. Мы их перехитрили.

— Что за группа, сколько их, видел?

— Хорошо видел. Похоже, это диверсионная группа… Пять человек в спецснаряжении. На запад ушли. Одного я зацепил. Там упаковка от индивидуального пакета валялась, бинты окровавленные. Еще ранец они бросили, вот он… Больше никаких следов не оставили. — Ефим никак не мог отдышаться.

— Ефим, давай сюда ранец, посмотрим позже. «Хорьху» каюк, придется здесь бросить. Надо быстро завести «Виллис». Матвеев серьезно ранен, а с лейтенантом совсем беда… Да и Батя сам идти не может. Давайте с Нефёдовым заводите «Виллис».

К счастью, Сергея Нефёдова пуля лишь слегка зацепила. Втроём им удалось выкатить «Виллис» из кювета. У везучего Нефёдова машина завелась с первой попытки. Батю усадили на первое сиденье, раненый лейтенант и Матвеев полулежали на заднем. Ефим кое-как устроился в багажнике. Разместились, и машина помчалась в сторону Толльминкемена. Если Матвеев страшно матерился, что его машину бросили на дороге, и грозился вернуться за ней, сбежав из госпиталя, то раненый лейтенантик бредил в полубессознательном состоянии:

— Намокли письма… Они найдут эти мокрые письма…. Они всех арестуют… всех… — монотонно повторял он и снова впадал в забытье. Что это за письма и кто их найдёт, так никто и не понял.

По дороге завезли раненых в ближайший медсанбат в Баллупёнен. Там сразу же осмотрели повреждённую ногу полковника. Перелома не было, и Батя ложиться в госпиталь отказался наотрез.

Когда машина подъехала к железнодорожному вокзалу Толльминкемена, совсем стемнело. Командира полка под руки отвели в штаб, а Нефёдов повёз комбата и сержанта в расположение второй батареи. Ефим разбирал содержимое немецкого ранца и думал о раненом лейтенанте, никому не известном, который случайно отправился с ними в эту поездку и пулю в бок поймал случайно, и все о каких-то письмах беспокоился, может, в свой последний, предсмертный час. Убили бы его на старом месте, среди однополчан, так хоть память о нём сохранилась бы… Вот так — жил человек, и нет его, не успел корни пустить, зацепиться в новом полку. А Марк всё никак не мог отойти от горячечного возбуждения схватки. Он понимал, что в конечном счете все в мире рушится, нет ничего вечного, тем более в отношениях между людьми. Как научиться жить и любить с осознанием незащищенности своей любви, хрупкости и конечности всего, что ты любишь? Но после нескольких часов счастья с Ритой в возможность собственной гибели, даже случайной, поверить было невозможно.

— Подумай только, Ефим, они километров на двадцать углубились за линию фронта. Что это за группа такая? И раненого забрали, и ушли легко.

— Похоже, это разведгруппа… Скорее всего парашютно-танковой дивизии «Герман Геринг». Все говорят про неё… — рассматривая бумаги из ранца, ответил Ефим. — Да и местность им эта, видать, хорошо известна. Матёрые ребята, я такого обмундирования сроду не видывал.

— Ну что ж, значит, и мы не лыком шиты, если отбились. Не всякому зверю мы по зубам. А то попривыкли за полмесяца к спокойной жизни, вот и нарвались. Давай сюда ранец, сам посмотрю. — Капитан лихо вскочил на крыльцо.