Возвращение‌ ‌«Пионера»

Магнитные волны невидимы и почти неощутимы приборами. Но я их ощущал. Просто знал: легкая щекотка в запястьях и под ушами почти всегда означает, что в испытательной камере магнитное поле приминает посверкивающей грязноватой коркой весь случившийся рядом газ. Обухов, кстати, долго не верил, Олег с Инной тоже. Проверяли потихоньку, оказывается: то включали магнитное поле, то затевали испытания пушки, когда я был рядышком.

— Никому не говори, — сказал Обухов, рассматривая длинную портянку с бесконечными колючими линиями, которые выдал изучавший меня в один из таких моментов прибор. — Особенно Павлу Николаевичу.

— Почему? — удивился я.

Павел Николаевич был веселым кривоногим дядькой в белом халате поверх мундира, так что мы никогда не видели погонов, но откуда-то знали, что он подполковник.

— Потому что формально это оружие, — объяснил Обухов. — А раз ты его чувствуешь со стороны, то автоматически становишься частью программы исследования этого оружия — воздействия, дальнего обнаружения, поиска таких штук у противника и так далее.

— А у американцев разве такие тоже есть?

Обухов пожал плечами.

— Резонно предположить, что есть или вот-вот будут. Мы более-менее параллельно идем. То они чуть впереди, то мы. Сейчас у них там совсем истерика с этими «звездными войнами», хотят раз и навсегда нас переплюнуть и стать главными в космосе, в том числе в военном смысле.

— Фиг им.

— Это само собой. Но, сам понимаешь, если американцы сейчас узнают про «Пионера», про монополи, про вот эту штуку, — Обухов кивнул на пушку, — истерика так вспыхнет, что могут и упреждающий удар по нам нанести.

— Мы вообще-то их спасти собираемся, — возмутился я. — Ни фанта, ни умазии, блин.

— Потом посмотри в словаре значение слова «истерика», — посоветовал Обухов. — Ну и «паранойя» заодно. Но это, Линар, одна из основы причин, почему ваш полет — государственная тайна. Абсолютная. Вернетесь — весь мир узнает, но до того — простите, никто ни словом, ни намеком. Под присягой отрицать будем. Понимаешь, да?

Я в очередной раз кивнул и снова удержался от вопроса: «А если у нас не получится?»

Обухов и потом поднимал эту тему. Магнитное воздействие, говорил он уже нам всем, волнует не только ученых, но и военных. С его помощью ведь пытаются даже производство мертвой и живой воды освоить, как в сказке. И разведки поэтому шустрят, и внимание ко всем аспектам полета будет самым горячим.

— И порядок действий при посадке на вражескую территорию мы поэтому в вас так вдалбливаем. Не забыли?

— Никакого активного сопротивления, — утомленно сказала Инна.

— Все приборы и оборудование уничтожить согласно инструкции три-один, — добавил Олег.

— Собранные материалы спрятать в активный контейнер, при малейшем сомнении в надежности укрытия — привести контейнер в действие, — закончил я и добавил: — Но это когда вернемся. А до того надо еще…

Обухов подсказал:

— Решить одну маленькую задачку, правильно?

И мы отправились решать задачку.

И я ее решал, как Олег говорит, всю дорогу, в прямом и переносном смысле — когда на трехметровой глубине наводил прицел на три движущиеся мишени, когда заучивал и отрабатывал циклограммы пуска, когда ел, ложился спать и стучал мячиками в зале.

Попасть, куда целился, удавалось не всегда. Но я научился не угадывать и не вычислять, а точно понимать, что ли, траекторию каждого из брошенных мячиков — даже если швырял одновременно пять штук разной величины, скорчившись в размеренно катящейся по залу бочке.

Парочку мячей я даже научился перехватывать, хотя Константин Петрович страшно обозлился, когда увидел: сказал, что я могу руку краем бочки раздавить или просто неправильно повернуться, покалечиться — и хана старту. Было стыдно.

Физические и физкультурные эксперименты я прекратил, но считал дальше. Просто не мог остановиться: возникало ощущение, что что-то очень важное пропускаю по собственной вине, поэтому надо каждый миг прикидывать свое положение относительно других тел и поверхностей, размечать возможные траектории и сразу находить оптимальную.

Я считал даже во время транспортировки корабля в верхний ангар, его установки в фюзеляжный держатель и выход ракетоплана на взлетно-посадочную полосу, которую мы и не видели — и потому, что ночь, и потому, что сверху нас прикрыл непрозрачный колпак обтекателя — из-за него «Пионер-12» в сборе выглядел как горбатый самолетик. И тем более, конечно, считал на старте, сквозь рев и рокот, доходившие до тела мягким колыханием состава, считал на выходе в стратосферу, и потом считал тоже.

Чуть только отвлекся — сперва на идиотские размышления о том, будет ли удобно сказать, как Гагарин, «Поехали!», а потом — на переживания по поводу того, что умудрился по завершении отсчета брякнуть «Айда». Размышления и переживания были тем более идиотскими, что мои слова не слышал никто, кроме экипажа, ну и бортового магнитофона.