Возвращение в сказку

Пришла снова пора репу сеять. Снова спрашивает мужик у жены: «Теперь-то куда репу сеять будем?» — «А хватит, мужик, от людей репу хоронить. Давай семенами поделимся с односельчанами».

Так мужик и сделал. И с тех пор растет она у всех вепсов. Нарекли они ее своим и никому не понятным именем «нагрыж», и едят теперь и пареную, и вареную, делают да пьют из нее квас. И всем ее хватает…

Дядя Федя всю жизнь был очень спокойным, рассудительным человеком. Никто в нашей деревне не помнит, чтобы он с кем-нибудь повздорил. И все казалось, что дядя Федя не отгонит от себя и мухи. Такое мнение о нем сложилось и у меня, пока однажды я не зашел к ним в дом и не увидел на Ешкиной рубашке три георгиевских креста.

— Откуда они у тебя? — спрашиваю.

— Отцовы! — отвечает.

Я от учителя литературы Виктора Федоровича Аксенова слышал, что Чапаев был полным георгиевским кавалером, и знал, что это высший солдатский орден в царской армии и что дается он за исключительные подвиги на фронте. И удивился:

— Да ну?! Где он их взял?

В это время в дом вошел сам дядя Федя. Он и ответил:

— На войне, конечно. Каждый этот крест, братец, стоил мне глубокой раны. Но и врагам попало от меня.

— Смелый ты! В кино видишь атаку и то страшно, а тут…

— А думаешь, мне не было страшно? Но когда идешь в бой, о страхе как-то и не думаешь…

Тогда я только понял, почему в его доме никогда не было ссор. Бывало, вспыльчивая тетя Дарья, если начнет на кого-нибудь кричать, то стоит дяде Феде сказать только: «А ну замолчи!» — та сразу и остановится.

Уважали его и односельчане.

Однажды я был на собрании в нашем колхозе. На должность председателя выдвинули сразу две кандидатуры: Егора Пальцева и Григория Шомбоева. Голоса разделились. Тогда встал дядя Федя и говорит: «Я, мужики, не хаю Егора, парень он работящий, в грамоте кумекает, но молодоват да и живет пока умом своих родителей. Григорий же Шомбоев мужик хозяйственный, самостоятельный и крестьянин хороший. И в грамоте разбирается. Уж ежели из них выбирать, так надо Григория, конечно». И спор был разрешен в пользу Григория.

Вот такими были тетя Дарья и дядя Федя.

Дядя Егор

В гости из Брестской области каждый год приезжает в Нюрговичи мой двоюродный брат, сын дяди Егора, Гриша. Он останавливается у брата Вани. Гриша — подполковник в отставке. Живет после демобилизации в Белоруссии.

— Каждый раз собираюсь съездить летом в санаторий. Но как только лето наступает, места себе не нахожу — тянет сюда. Ночами спать не могу. Побуду здесь, в родной деревеньке, — и опять до следующего лета конь конем бегаю. Вроде в хороший санаторий съездил. И так вот каждый год, — как-то говорил он мне при встрече.

Рады здесь его приезду. Мужик он неприхотливый, непьющий, степенный. А главное, очень похож на своего отца, которого здесь уважали, даже любили. Да и похож он на дядю Егора не только лицом, но и характером. Так же смеется, жестикулирует при разговоре, даже ходит, широко расставляя ноги. Ну и конечно, добротой своей. А доброту здешние люди ценят, пожалуй, превыше всего. Без подарков он сюда никогда не приезжает. И хотя каждый раз его упрекают за это, однако рады, что их не обошли вниманием, и при случае похвастают: «Вот этот платочек в прошлом году мне Гриша привез, а вот это платье в позапрошлом…»

В прошлом году собрались здесь все четверо сыновей дяди Егора. Вася приехал из Томска, Коля из Тихвина, Женя — из Пяльи. Приезжала к ним и сестра Шура из Тихвина.

Сам дядя Егор был для меня как бы вторым отцом. И всю жизнь от самого детства меня сопровождали его добрые советы и помощь. А помню я его с тех самых пор, когда вдруг однажды утром встал он перед моими глазами улыбающийся. «На, милый», — сказал он, подавая мне плюшевого зайчика и коробку леденцов. Он тогда возвратился с заработков из Мурманска. И потом, откуда бы ни приезжал, всегда привозил ребятишкам игрушки и обязательно конфеты.

Помнится мне и его свадьба. Правда, не сама свадьба, а ужин после свадьбы. Тогда дядя Степан, мешая пшенную кашу в большом глиняном горшке деревянной ложкой, расколол его и каша высыпалась. Почему-то поднялся такой хохот, что я даже сейчас помню лица и позы сидящих за столом людей.

Когда мы жили еще в одной семье с ним, я не помню случая, чтобы он когда-нибудь на кого-нибудь повышал голос. А бывало, если в доме кто-то зашумит, он тому так тихонько скажет: «Ну что ты раскричался, ведь в доме глухих нету». И сразу наступала тишина. Потому что его все уважали. А бывало, когда осенью он начинал шить сапоги, то первой шил их моей маме. И из самой мягкой кожи. А потом уж всем остальным, даже своей жене Зое, которую он любил без ума. «Ты уж не обижайся, Зоя, — как бы оправдывался он перед женой, — но так уж у нас было принято». Тетя Зоя понимающе кивала ему головой и отвечала: «Ну конечно, что и говорить».