Возвращение в Терпилов

– Что до гибели капитализма, то это явление доказать легко. У нас есть самый простой индикатор, свидетельствующий о здоровье той или иной политической формации: искусство! – торжественно объявил Саша. – Например, расцвет рабовладельческого строя в античности проходил среди сочинений Горация, Флавия и Цицерона. А что он дал в старости, начавшейся с концом благословенного Пакс Романа? Пару текстов можно назвать – ну там какой-нибудь «Геро и Леандр», а остальное – бездарщина и эпигонщина. Начало Возрождения опять – Данте, Бокаччо, Петрарка с его волшебной музой, а что под конец? Унылый упаднический циник Макиавелли и снова сонм тоскливых подражателей. Затем – капитализм наш любимый. В расцвете, продолжавшемся без малого полтора века – Диккенс, Скотт, Гюго, наши Толстой с Достоевским. А нынче что? Опять те же повторения, эпигонство, затык по всем направлениям. Вообще, лишившись свойственной началу любого дела романтики непосредственности, достигнув апогея, абсолютно каждая идея обнажает своё ядро, – с каким-то вдохновением резюмировал он. – А какая идея капитализма? Уже из названия следует: прибыль, обогащение! В музыке она выражается в математическом расчете кассового успеха той или иной песни, в кинематографе – в схематичности образов и самоповторах (сколько уже старых фильмов пересняли?), в литературе – в серийности и предсказуемости сюжетов, чётком разделение текстов на жанры, чего в настоящем искусстве быть не может…

– Ну, погнал! – восхищенно крякнул Иван. – Кстати, и Сталин, выступая в 46-м году перед творческой интеллигенцией, говорил…

– Да подожди ты со своим Сталиным, – раздражённо взмахнул рукой Иннокентий. – Одна половина фактов, тобой перечисленных – вкусовщина, а другая ничем не подтверждена, – повернулся он уже к Саше. – Откуда ты взял вообще всю эту чушь?

– Какую конкретно?

– Ну, например, о математическом расчёте в музыке…

– Вообще-то никакая это не чушь, обиделся Саша. – Есть, например, очень известное исследование испанских учёных на этот счёт. В 2012-м они изучили полмиллиона композиций за последние пятьдесят лет и выяснили, что за это время сложность и разнообразие музыки постоянно снижались. Музыканты стали уходить от сложных техник, снизили разнообразие используемых инструментов, ну и всё такое. А ещё был американский музыкальный обозреватель…блин…как его… – наморщил он лоб. – А, Метцгер! Так вот он заметил, что в большинстве современных композиций присутствует общая черта – переход от третьей ступени мажорной гаммы к третьей, а затем снова к пятой. Он назвал этот приём «вопль миллениала». Тебе это говорит о чём-нибудь? Просто я музыкалку окончил, пять лет родаки скрипкой пытали.

– Ну я погуглю если что не буду знать.

– Да, погугли. Короче, много там всякого – ещё динамический диапазон сжимается для того, чтобы повысить ощущение громкости, и тексты часто повторяют друг друга… Короче, есть такая тема.

– Не знаю… – с сомнением колыхнулся Иннокентий.

– Делается всё это для того, чтобы с первых секунд привлечь внимание слушателя и заставить его купить музыку, но в итоге почти все композиции по большей части напоминают друг друга. Да ты сам любой чарт промотай – одну песню от другой не отличишь.

– Опять же, повторюсь, вкусовщина. Музыка всего лишь….

– Да там не одна музыка! – перебил Саша. – Капитализм разоблачается в самом главном, самом потрясающем своём изобретении – венчурной модели рынка! Слыхал о такой?

– Ну, слышал что-то… – произнёс Иннокентий.

– Короче, суть этой модели в нашем случае в минимизации для капитала рисков при вложении средств в искусство, – энергично глянул Саша на Ивана и меня. – Ну, например, кинокомпания финансирует создание десяти фильмов – девять провалятся, зато один выстрелит и окупит затраты.

– Ну уж не за это тебе ругать капитализм! Это же шанс для каждого, как раз та свобода, которая…

– Да конечно! – торжествующе гоготнул Саша. – Была бы свобода, если бы целью их было развитие культуры, а не набивание карманов! Но рынок требует минимизации рисков и дельцы быстро сообразили, что люди лучше идут в кино на известных актёров, на фильмы со знакомыми героями, со множеством спецэффектов. И потому вместо цветущего сада творческих идей, вместо гениальных подвижников, раздвигающих горизонты человеческой мысли, мы получили бесконечные тупорылые комиксовые франшизы, зубодробительные боевики да ужасы, эксплуатирующие тёмные стороны нашего сознания. Мы реально сейчас возвращаемся в дикость, в некое Средневековье! Причём, не в фигуральном смысле, а в самом настоящем, реальном.

– Именно! В Средневековье! – вставил толстяк, видимо, только для того чтобы не молчать.

– Это, кстати, элементарно доказывается, – вскользь глянув на него, продолжил Саша Иннокентию. – Есть вот прям хрестоматийный пример, буквально из пробирки.

Он на секунду замолчал, ожидая реакции собеседника, но Иннокентий, очевидно, сломленный нескончаемым потоком Сашиного красноречия и не имея возможности вставить ни слова, сидел, глядя в стол и надувшись как мышь на крупу.