Возвышение Коли Ноликова

Проход узкий между стенами, идти только боком, короткими шажками. Колю за руку тянут, он просит объяснить, куда и зачем? Клювоносый отвечает рвано, и Коля не может составить из этих клочьев полную картину. Землинского хотели отправить в некий Пузиум. Для встречи с отцом. Старший Землинский сообщил бы важные для сопротивления сведения о борьбе с роллингами. "Мы сопротивление", — сказал клювоносый. Теперь вместо Землинского в Пузиум отправляют Колю, как соратника погибшего. Может быть, с ним тоже свяжутся.

Сумрачная комната. Полки из старого, верно окаменевшего дерева. Батоны выстроились в ряд. Удивительно! Пока Ноликов смотрит, человек с клювом берет хлебину и наносит ему сильный удар в затылок.

Что за выставка такая?

Отличным электричеством освещен зал — длинные лампы, белым-бело! Наряженные гости, медленно переходят от картины к скульптуре, от скульптуры к живому представлению.

В стеклянном кубе, на обыкновенном полосатом матрасе из тех, что кладутся в детские кровати, лежал он — Какин, или Дима Какин, как называли его почитатели. Какин делал вид, что спал. Перед стеклом стоял, одетый в суровый костюм, с платочком в кармашке, человек по фамилии Годин. Он же и привез Какина в город, дабы приобщить жителей Княжих Бар к новому, живому течению философской мысли.

Рядом глазели несколько посетителей. К ним присоединились и Коля с Валей. Какин, сладко жмуря глаза, подложил руку под щеку. Годин сказал:

— Общества — недостаточно. Требуется подспорье.

— Это правая рука… — прошептал кто-то из зрителей. Годин спросил:

— Помогут ли правые? Какин даст ответ в свое время.

Дима Какин засопел, приоткрыл рот, снова умиротворился. Годин сообщил:

— Пустил слюну. И снова сон. Движение высвобождает скрытые желания. Сомнения, волнение, но всё это останавливается и застывает, когда готовы пойти в ход слова. И тогда впереди маячат скрытые, недостижимые желания.

Какин приоткрыл левый глаз, и закрыл. Годин пояснил это так:

— Но левые смотрят. Почему не правые?

— Правые уже знают? — снова спросил тот же зритель.

— Посмотрите, правая рука под щекой. Не левая.

Какин согнул левую ногу. Годин заволновался:

— Посмотрев и будто отступив, уснув… Но левая нога готовится… К чему? К толчку, прыжку или удару? Какин даст ответ!

— Даст ответ! Даст ответ! — заговорили друг с другом зрители.

В зал вошел настоящий великан. Светлые волосы, соломенная пробородь, тельняшка, руки грязные по локоть. Это был Андрей Матросов, приехавший в Княжие Бары правду искать и утверждать. Оглядев картины на стене, он громко сказал:

— Мазня.

Потом уставился на куб с Какиным и выкрикнул:

— Катай буржуя!

Зрители стушевались, Годин ступил вперед:

— Вы о чем?

Андрей Матросов сделал рукой гребок в воздухе:

— Отойди.

Годин снял очки, положил в кармашек и принялся вращать перед собой кулаки:

— Мы не позволим вам…

Пока он говорил и поворачивался, как подсолнух к солнцу, за Матросовым, тот пробежал мимо, схватил куб и начал его раскачивать. Какин внутри нарочно падал, затем вскакивал и делал брови домиком, а рот округлял.

— Потрясенное общество! Революция! — трактовал Годин.

Матросов отпустил куб и затанцевал, выбивая из щелей между паркетом пыль, отчего все стали кашлять. Ноликов заметил Метищевых, а те — его. Женя с мольбой посмотрел на Колю:

— Вы здесь! Прошу вас, прекратите это безобразие! Вся присутствующая здесь интеллигенция.

А Матросов вприсядку! Ноликов один становится между ним и смущенной, испуганной толпой. Словом или делом? Словом!

— Друзья, возьмемся за руки, — Коля отвёл свои чуть назад и раскрыл ладони, будто хотел ухватить две цепи и, выворачивая их прочь из земли, доставать на свет древнюю крепость-град с чудесными ратниками. Метищевы взяли Ноликова за руки. К ним присоединились.

— Живой цепью, защитим Какина, — сказал Коля, — Защитим НАШЕ.

— Философ рожден слаб телом и могуч духом! Защитим! — вскинулся Годин.

Матросов показал всем кулак, сунул большой палец в рот и стал дуть. Кулак надулся вдвое против обычного. То же проделал Матросов с другим. Спросил:

— Не боитесь?

— А ты не боишься живую цепь? Окружайте его! — раскрасневшийся Ноликов потащил всех за собой. Матросов сник, присел, закрыл огромными, нелепыми кистями голову:

— Не бейте!

У Коли отчего-то начали слабеть ноги, он рад бы отойти, но его держат, не дают упасть. Между тем голову его клонит вниз, тошно, и взгляд готов описать полный круг, как на чертовом колесе. Сердце выбивалось, рвалось из груди, стало жарко. Теряя силы, Коля бросал по нескольку слов:

— Мы не такие! Мы… Можем… Всем миром! Какин… Один раз в столетие!

Потом приходил в себя. Куда делся Матросов? Не важно. Вокруг кудахкали голоса. О нем, Ноликове. Ему приятно — пусть Валя слышит.

— Кто это?

— Николай Ноликов. Молодой начинающий писатель. Но самобытный.

— Реалист?

— Нет, представьте себе — фантаст!

— Фантаст! А на твёрдой почве стоит.

— Интеллигентность она вот тут, в сердце.

— И в голове.

— Да, в голове! А как он смело — становись, говорит, в живую цепь!

— И что же — встали! Пришлось! Главное почин.

— Для почина тоже смелость нужна. Первому-то трудно.