Впереди дальняя дорога

Я вел машину, стараясь не думать о ней. Жалел даже, что пошел с ней в кино. А этот разговор на скамейке? Зачем мне ее полуисповедь-полупроповедь? Видела много плохого? Ей кажется, что мир устроен плохо? Какими глазами на все смотреть. Мне-то, какое дело до всех таких размышлений? Я считал мир достаточно подходящим. У меня к нему претензий не имелось. Если он кому-то кажется неважным, то сами они и повинны в этом, прежде всего сами.

Попенял на себя и за то, что с начала знакомства принял близко к сердцу непонятное отношение Тони к отцу. Сама, наверное, во всем виновата. Рассказывал же мне мой отец об ее образе жизни. Таким, внутренне опустошенным, наверное, ничем не поможешь.

На всех остановках я независимо уходил курить подальше от автобуса, подчеркивая, что не хочу быть рядом с ней. Больше всего теперь меня злило ее высокомерно-снисходительное ко мне отношение. Тоня не скрывала, что наблюдает за мной. С ее губ не сходила ироническая усмешка. Это злило меня еще сильнее, просто распаляло. И все же какая-то непонятная сила влекла к ней. Иногда, забывая обо всем, смотрел на ее смуглое лицо и любовался ею.

В городе на конечной остановке у автобусного вокзала, когда я стоял у двери, пропуская пассажиров, Тоня, выходившая последней, задержалась.

— До чего же вы, такие чистенькие, бываете противны... Словно по лицу хлестнула.

Она медленно спустилась по ступенькам автобуса и ушла, не оглядываясь.

Даже Голубев заметил что-то неладное между нами.

— Поссорились что ли? — спросил он удивленно.— Из-за чего? Или что позволил себе лишнего?

— Не болтай пустое,— сердито ответил я.

10

В тот вечер в гараже проходило производственное совещание водителей дальних линий. Продолжалось оно порядочно. К тому времени, когда мы расходились, над городом сгустились сумерки, улицы зашумели вечерней жизнью. До моей электрички оставалось еще много времени, и я, чтобы не торчать на вокзале, двинулся пешком.

Главная улица областного города — сплошная тополиная аллея. Фонари едва виднелись сквозь густые вершины. Скамейки почти все заняты парочками и компаниями. Слышались веселые голоса девушек и парней, где-то тихонько согласно бренчали гитара и мандолина, подлаживаясь к поющим голосам.

У самого выхода из аллеи женский голос неожиданно позвал меня.

На скамейке сидела Тоня. Одна.

— Домой? — спросила она.— Присядь... Или очень торопишься? Посиди хоть пять минут.

Тон самый обычный. Словно между нами ничего не произошло. Что-то заставило меня присесть.

— Продолжаешь злиться? — спросила Тоня.— Забудь вчерашний разговор. Сама не знаю, что со мной случилось. Распустила нервы, начала пороть всякую чепуху. У женщин это случается.

Сейчас мне показалось, что голос Тони звучит не очень уверенно и от нее слегка попахивает вином. Вспомнились слова Ленки о встрече с пьяной Тоней, да и рассказ отца о ее шумной и непутевой жизни до приезда Константина Григорьевича. Значит, все правда? Я внимательно посмотрел на нее. Мы встретились взглядами. Она молчала, словно ждала моих слов. Потом отвернулась.

На той скамейке, где бренчали гитара и мандолина, запели громче. Слова песенки отчетливо долетали до нас.

Из окон корочкой несет поджаристой,

За занавесками мельканье рук,

Здесь остановки нет, а мне — пожалуйста! —

Шофер автобуса — мой лучший друг!

А кони сытые колышут гривами,

Автобус новенький — спеши, спеши,

Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

В любую сторону твоей души...

— Плохо мне вчера было,— вдруг сказала Тоня.— Вспомнилось всякое... Вот и поддалась... Да мне и сейчас скверно. Очень скверно... И ни одного знакомого в городе.

Мимо нас, прижавшись тесно, прошли парень с девушкой, слегка покачиваясь под ритм музыки транзистора, Тоня проводила их долгим задумчивым взглядом.

— Ты любишь свою работу? — спросила Тоня.

— Не задумывался как-то об этом,— ответил я, удивленный ее вопросом.— Просто стараюсь лучшим образом выполнять обязанности.

— Обязанности? А мне казалось, что ты работаешь с увлечением. Мне нравится смотреть, как ты ведешь машину. Голубев ведет разумно, осторожно. А ты — свободно, легко, будто наслаждаешься. Не так ли?

— Не наблюдал за собой,— сказал я, опасаясь опять втянуться в разговор.

Тоня что-то заметила.

— Обиду забыть не можешь? — спросила она.

— Какие пустяки!.. Стоит ли их помнить?

— Тогда проводи меня домой.

Она испытующе смотрела мне в лицо. Я пожал плечами, удивленный такой просьбой после всего, что произошло между нами вчера вечером и сегодня. Уверенная, что я выполню ее просьбу, Тоня поднялась и пошла по аллее к выходу. Мне ничего не осталось, как присоединиться к ней.

Когда мы проходили мимо скамейки, где бренчали гитара и мандолина, музыка оборвалась. Потом она зазвучала опять.

Мы свернули с центральной улицы в ближайший темный переулок, и пошли в глубь его. Асфальтированный тротуар был весь в глубоких выбоинах. Тоня несколько раз даже слегка споткнулась, и я, подозревая, что она к тому же, кажется, не очень твердо держится, взял ее под руку. «Хороша!» — подумал я с холодным презрением.

— Спасибо,— пробормотала она, опираясь на мою руку.

У ворот она попросила: