Впереди дальняя дорога

На широкой площадке между цехами, подвешенные к крючкам, проплывали бесконечной вереницей мотки, не остывшей после прокатки проволоки. Из нее в соседнем цехе делают гвозди. Проволочные мотки должны пройти шесть оборотов, охлаждаясь естественно, на воздухе, чтобы железо стало мягким. Все это я знал от отца еще в школьные годы. Тихое движение проволочных мотков в дрожащем от зноя голубоватом воздухе было похоже на скольжение в воде каких-то безмолвных существ.

Всякий раз, попадая в проволочный цех, я не мог удержаться и обязательно застревал возле петельщиков, завидуя их ловкой работе. Уж очень они красиво работают. Ими можно любоваться, как любуются, скажем, гимнастами или мастерами фигурного катания.

Цех перегораживала каменная кладка. У подножия ее стояли шестеро петельщиков, держа наготове обеими руками полураздвинутые длинные клещи. Из узкого отверстия в кладке, как змея, выскакивала раскаленная тонкая головка полосы. Петельщик точным движением защемлял ее клещами. Полоса даже взвизгивала, словно от боли, бешено и круто изгибаясь. Петелыцик резко оборачивался, в доли секунд успевал ткнуть кончик полосы в соседнее черное отверстие, и полоса с огромной скоростью, вереща, брызгая искрами, исчезала в горловине.

Крутая работа!

Отец говорил, что огненная полоса, длиной в пятьсот метров, движется со скоростью восьми с половиною метров в секунду. Петельщики выстаивают по двадцати минут. Потом на ходу их сменяют. Как у хоккеистов! Вот какой высокий темп работы у петельщиков.

Все эти молодые сильные ребята — аристократия завода. Их непременно сажают в президиумы собраний, конференций, выбирают во всякие почетные делегации, вне очереди дают им путевки в санатории и дома отдыха, отправляют в заграничные туристские поездки. Они гордятся исключительностью своего положения. Только попробуй задеть или обидеть кого из них! Шуму не оберешься.

Но зато они известны и тем, что почти не берут в рот спиртного, особенно перед выходом на работу. Как спортсмены перед соревнованиями. Тут уж они бдительно оберегают друг друга. Если кто-то накануне погулял, скажем, на свадьбе или на дне рождения товарища, то может быть уверенным — к работе его свои же ребята не допустят. В этих случаях они суровы и непреклонны.

Таким петельщиком работал и мой отец. Много лет, пока не почувствовал, что начинает сдавать. Сейчас он — мастер в своем же цехе. Ребята щадят его возраст, отодвигают в сторону, когда надо ворочать тяжести.

Я пошел в глубь цеха, к участку большого стана. Там произошла авария. Плоская раскаленная полоса застряла среди валков. Из глубины цеха к стану торопился отец. Он поднялся на площадку, заглянул с высоты вниз на застрявшую полосу и сделал рукой энергичный знак прокатчикам, которые ждали его сигнала.

Ребята действовали слаженно, как у нас в армии боевой расчет. Каждый точно знал свое место. Четверо взялись за огромный ключ, которым начали развертывать упоры стана, четверо других прокатчиков подводили тали лебедки. Резчик подкатил тележку с кислородным баллоном и пробовал горящую струю газа. Как только ему освободили место, он начал кислородом резать застрявшую ленту. Двое рабочих оттаскивали крючьями отрезанные куски металла в сторону. Вот где действовало чувство рабочего локтя.

Все время, пока продолжалась ликвидация аварии, я простоял в стороне, наблюдая за действиями рабочих и командами отца. Наконец все было кончено. Пустили в стан новую полосу. Она резво побежала по желобкам, бросая кровавые блики на стены и потолок.

Отец, вытирая мокрый лоб, увидел меня.

— Ловко управились! — похвастал он. — Видел? Всего за восемь минут. Сейчас пойду от начальника цеха нахлобучку за аварию получать,— добавил он.

Меня окликнули. Это был Павлик.

— О! — громогласно воскликнул Павлик. — Заглянул все-таки. Надумал! Протопаем ко мне?

Мы поднялись с ним по крутой железной лестничке на узкий балкончик, который шел вдоль стены по всему цеху. Отсюда можно видеть любой участок, наблюдать за всем, что делается на рабочей площадке. На этот балкончик выходили многочисленные двери — цеховой конторы, красного уголка, столовой и других бытовых помещений.

Павлик помешкал, наблюдая, как грузят в железный вагон только что разрезанные кислородом стальные полосы, а потом открыл дверь в свое «стойло», как он назвал собственный кабинет.

Простой казенный стол, казенные стулья, три казенных шкафа — вся мебель. Два окна открывали вид на заводской пустырь, отгороженный от улиц поселка каменной стеной. Комната могла бы вогнать в уныние, если бы не акварели на стенке да несколько вьющихся растений в керамических горшочках, все больше входивших в моду.

— Стал цветоводом? — подколол я Павлика.

— Да это ваши девчонки натащили — Лена и Катя, — отмахнулся Павлик. — Зашли как-то и возмутились, что тут пыль одна. Вот и озеленили. На экскурсию к нам или всерьез думаешь о заводе?

— Захотелось полюбоваться петельщиками.

— Сам ими каждый день любуюсь. Доживают свое. Собираемся ликвидировать эту профессию. Работы столько, что не знаю, как и провернем. Но провернем.