Впереди веков. Рафаэль

А красное, сморщенное существо Рафаэль должен называть своею сестрою, любить и жалеть, потому что она сирота, как и он сам, и потому что она – дитя его матери, беспомощный кусочек, не умеющий даже сказать, отчего плачет…

3 Надо строить жизнь

«Бамбина» или «бамбинелла», как чаще в моменты особенно острой жалости звала новорождённую девочку старая Идония, недолго оглашала криком дом Джованни Санти. Слишком мало сил было в этом преждевременно родившемся ребёнке. Нетерпеливый крик его становился всё слабее и скоро прекратился. Девочку похоронили в одной могиле с матерью.

Джованни Санти тосковал. Ничего не видя и не слыша, смотрел он на когда-то сделанный набросок: Маджа с маленьким Рафаэлем на руках. И наконец, принялся писать с него у себя в доме фреску – Мадонну с младенцем.

Эта фреска и поныне сохранилась в Урбино, в доме-музее Рафаэля.

Работал художник страстно, и Рафаэль, видя это, понимал тоску отца и восхищался подъёмом его энергии. Никогда, кажется, не помогал он так ретиво, с такой любовью отцу, как теперь, никогда с такой готовностью не растирал краски, не мыл кисти и не подавал их, как теперь, и часто, оставаясь один, подолгу любовался милыми чертами, которые унесла от него могила.

Общее горе тесно сблизило художника с сыном. Теперь они не разлучались, когда Джованни Санти был дома, а часто Рафаэль сопровождал отца не только в церковь Сан-Франческо, но и в герцогский замок, где восхищал всех своею красотою, приветливостью, грацией и умением держать себя.

Для своего времени Джованни Санти получил неплохое образование и хотел передать свои познания сыну. Он занимался с мальчиком математикой, учил его законам смешения красок и перспективы, говоря с ним просто, дружески, и с каждым днём Рафаэль всё больше привязывался к отцу.

Но, глядя на Мадонну – Маджу, художник испытывал приливы невыносимой тоски по утраченному счастью. Рафаэль видел это, как видела Идония. Быть может, именно старая Идония с житейской простотой натолкнула на решение хозяина, когда, подавая обед или принося вычищенное платье, говорила:

– Эх, где нет хозяйки, там всё идёт вверх дном. Без хозяйки и соль не солона, и мёд не сладок…

С некоторых пор художник стал уходить куда-то из дому, и говорили, будто видят его у соседей, куда он прежде не заглядывал.

Ведь Урбино – не огромный Рим, и в нём люди со всеми своими делами видны как на ладони.

В одно утро Джованни вернулся домой после продолжительного и таинственного отсутствия и сказал, избегая взгляда Рафаэля, убиравшего что-то в мастерской:

– А ты всё работаешь, мой мальчик.

Голос был необыкновенно ласковый, тон заискивающий.

– Да, батюшка, – живо отозвался Рафаэль, – мне хочется попробовать нарисовать по памяти того ангела, которого я видел на твоей фреске в церкви.

– Чудесно! Только ты слишком много работаешь.

Художник помолчал и продолжал смущённо:

– А я хотел тебе кое-что сказать… Видишь ли, скучно, очень скучно жить после того, как не стало её… твоей матери… Что ты на это скажешь, Рафаэлло?

Лицо Рафаэля затуманилось. Он молча кивнул головою.

– Вот я и придумал, – продолжал какой-то неестественной скороговоркой Джованни, всё так же не глядя на сына, – взять тебе новую мать.

Он запнулся на последнем слове и вопросительно посмотрел на мальчика. Лицо Рафаэля выражало страх и удивление.

– А-а… – протянул Рафаэль. – Но кто же, кто она?

– Она? – сконфуженно повторил художник. – Это дочь соседа… из хорошей семьи… дочь мессера Пьеро ди Парте, знаешь, может? Бернардина.

Рафаэль кивнул головою. Ах, Бернардина ди Парте, с таким звонким голосом… У золотых дел мастера в его лавке при мастерской несколько дочерей… Бернардина старшая… И все они помогают отцу в лавке… Бернардина – его мать…

Рафаэль вздохнул и, не ответив отцу на его вопросительный взгляд, заговорил о другом:

– У нас мало красок, батюшка, и всего меньше сиены… Ты не пошлёшь меня купить? И ещё надо бы для фресок молока.

Он говорил об известковой воде.

– Ну что ж, сходи за красками… сходи за всем, что надо…

Больше они не сказали друг другу ни слова.

* * *

Через несколько дней Бернардина, дочь ювелира Пьеро ди Парте, стала женою Джованни Санти.

Рафаэль со свойственной ему мягкостью встретил мачеху приветливо, сдержав боль, когда она водворилась в комнате матери и открыла баул с её одеждой. А Идония передала новой хозяйке ключи от кладовой. Вернувшись в кухню, на вопрос пришедшей к ней поболтать соседке, как ей понравилась синьора, она пожала плечами и буркнула старую поговорку:

– In terra di ciechi chi ha un occhio solo `e re[2].

– Что же, будешь с ней век коротать?

Она отозвалась сердито:

– Немного мне этого века осталось, а здесь пробуду, пока нужна сиротке бамбино.

Так называла она Рафаэля и думала: кто сможет ему заменить ангела, ушедшего в страну, которую зовут раем и которую ещё никто не видел?

Идония была права: мачеха не заменила её «бамбино» родную мать. Она сразу обдала его холодом. Такое равнодушие к пасынку сохранила она на всю жизнь. А дружба Рафаэля с отцом сделалась ещё теснее.