Впервые в Москве. От долетописных времён до конца XVI столетия

Московское восстание 1547 года так напугало молодого царя («И вошёл страх в душу мою», – признавался он), что тринадцать первых лет его правления прошли в «тишине и управе», но в два следующих десятилетия полностью проявилась его сущность тирана и изувера.

Вот как проводил Иоанн в декабре 1567 года «чистку» приказного аппарата в Москве: «Опричники великого князя должны были в количестве приблизительно от 10 до 20 человек разъезжать по улицам с большими топорами, имея под одеждой кольчугу. Каждая отдельная рота намечала бояр, государственных людей, князей и знатных купцов.

Ни один из них не знал своей вины, ещё меньше – время своей смерти и что вообще они приговорены. И каждый шёл, ничего не зная, на работу в суды и канцелярии. Банды убийц изрубали и душили их без всякой вины на улицах, в воротах или на рынке и оставляли их лежать, и ни один человек не должен был предать их земле. И все улицы, рынки и дороги были наполнены трупами, так что местные жители и чужестранцы не только испугались, но и не могли никуда пройти вследствие большого зловония» (И. Таубе, Э. Крузе).

Кто считал эти жертвы опричного террора? И на чьей они совести?

Грозный не допускал никакого послабления по отношению к караемому им населению. Однажды ему донесли, что некий из его «гвардейцев» дал бедствующей вдове ломоть хлеба. Иоанн приказал обезглавить обоих – и вдову, и опричника. Их трупы лежали на площади в течение трёх дней, а между ними – злосчастный ломоть хлеба. Никто из затерроризированных обывателей не посмел покуситься на него.

Так же безжалостно расправлялся самодержец с теми, кто публично проявлял чувства по отношению к казнимым: «Если он заметит кого-нибудь в это время с угрюмым или печальным лицом или услышит, что кто-нибудь недостаточно рьяно повторяет за ним “гойда, гойда”, он тотчас приказывает своим приспешникам схватить и изрубить такого человека, приговаривая: “И ты, изменник, мыслишь заодно с моим врагом? Почему ты ему сочувствуешь? Почему скорбишь о смерти его?”» (И. Таубе, Э. Крузе).

Будучи изувером от природы, Иоанн не удовлетворялся распространёнными видами казни (отсечение головы, повешение) и предпочитал избегать «стандартов». В его царствование практиковались особые варианты сожжения заживо – подрыв приговорённого к смерти пороховым зарядом. Именно таким образом опричники погубили многих «шляхетских слуг» (боевых холопов) боярина И.П. Фёдорова-Челяднина. Палачи загнали обречённых на смерть людей в постройки господской усадьбы и взорвали их.

По свидетельству князя А.М. Курбского, похожую экзекуцию царь приказал совершить над Н.Г. Казариновым-Голохвастовым, схваченным кромешниками после его пострига в монахи. Увидав бывшего стрелецкого военачальника в иноческом платье, Грозный пришёл в неописуемую ярость и «абие бочку пороху, аба две, под един струбец[33] повелел поставити и, привязавши тамо мужа, взорвати».

При взятии русскими войсками Пайды (январь 1573 года) погиб Малюта Скуратов, палач и любимец Грозного. В отместку противнику царь велел заживо зажарить всех пленных – шведских и немецких дворян, а также знатных горожан во главе с комендантом Г. Боем. Пленных привязали к кольям, которые были врыты в землю перед крепостью.

До этого случая пленных (массово и с семьями) убивали в Твери, городах Поволжья и в Москве. И никто их не считал, потому что нехристи.

Особенность жестокости Грозного состояла не только в количестве казней, пыток и погромов, но и в изощрённой изобретательности – как видов истязаний, так и в орудиях пыток. Иоанн часто присутствовал на допросах своих жертв и с видимым удовлетворением наблюдал за их муками. Одну из таких «сцен» 28 мая 1575 года видел в Александровской слободе английский посол Джером Горсей.

«В день святого Исайи царь приказал вывести огромных диких и свирепых медведей из тёмных клеток и укрытий. Потом привезли в специальное ограждённое место около семи человек из главных мятежников, рослых и тучных монахов, каждый из которых держал крест и чётки в одной руке и пику пяти футов длины в другой.

Вслед за тем был запущен дикий медведь, который, рыча, бросался с остервенением на стены. Крики, шум людей сделали его ещё более свирепым. Медведь учуял монаха, он с яростью набросился на него, поймал и раздробил ему голову, разорвал тело, живот, ноги и руки, как кот мышь, растерзал в клочки, пока не дошёл до мяса, крови и костей. Так зверь сожрал первого монаха, после чего стрельцы застрелили его. Затем другой монах и другой медведь были стравлены, и подобным образом все семеро, как и первый, были растерзаны».

По сообщению Пера Перссона, медвежью травлю царь «часто заводил зимой, когда бывал в Москве и мог смотреть на лёд из своей комнаты. Тут он приказывал выводить множество пленных, заставлял их бороться и драться с медведями, которые безжалостно убивали и терзали их».

То же самое Грозный проделывал с собственными подданными, ненароком подвернувшимися под руку или ему, или его холуям. По описанию Гваньини, царь и его старший сын Иван «охотно любуются этим зрелищем и до упаду смеются».