Враг божий

Кулух сказал, что христиане собираются тут каждый вечер, и каждый вечер одно и то же исступление воцаряется после того, как священник раздает им хлеб и вино. Хлеб и вино магические – считается, что это тело и кровь их бога. Мы смотрели, как молящиеся потянулись к алтарю. По меньшей мере половину из них составляли женщины, и, получив от священника хлеб, они впадали в экстаз. Мне это было не в новинку – языческие ритуалы Мерлина тоже частенько заканчивались тем, что женщины принимались с криками плясать вокруг костров. Здешние христианки вели себя очень похоже. Они танцевали с закрытыми глазами, воздев руки к беленому потолку, под которым клубился густой дым от факелов и кадильниц. Некоторые выкрикивали странные слова, другие застывали в трансе перед статуей матери своего бога, третьи извивались на полу, но основная часть просто танцевала под монотонное пение трех священников. Мужчины все больше наблюдали, но несколько человек присоединились к танцующим. Они-то и начали первыми раздеваться до пояса, хватать плетки и стегать себя по спине. Я изумился, потому что ничего подобного прежде не видывал, однако изумление переросло в ужас, когда женщины, присоединившись к мужчинам, с исступленными выкриками принялись до крови бичевать себя по голым грудям и спине.

– Безумие! Чистое безумие! – растерянно прошептал Артур.

– Оно распространяется, – мрачно предупредил Кулух.

Одна из женщин хлестала себя по спине ржавой железной цепью. Ее дикие вопли отдавались под каменными сводами, кровь брызгала на мощеный пол.

– И так каждый вечер, – сказал Кулух.

Молящиеся обступили исступленных танцоров кольцом, и мы трое остались одни в неосвещенной нише. Священник, увидев это, метнулся к нам.

– Вкусили вы тела Христова? – спросил он.

– Мы ужинали жареным гусем, – вежливо отвечал Артур, поднимаясь с колен.

Священник выпучил на нас глаза, узнал Кулуха и плюнул ему в лицо.

– Язычник! Идолопоклонник! Ты смеешь осквернять своим присутствием храм Божий!

Он ударил Кулуха, что было ошибкой – тот отвечал такой затрещиной, что священник с размаху грохнулся спиной на каменный пол. Впрочем, стычка привлекла внимание мужчин, до того смотревших на самобичевание танцоров. Послышался угрожающий рев.

– Пора уходить, – сказал Артур, и мы ретировались на форум, где стояли копейщики Кулуха.

Христиане высыпали из церкви, но воины сдвинули щиты и опустили копья, а штурмовать дворец наши преследователи не решились.

– Сегодня они, может, и не нападут, – заметил Кулух, – но с каждым днем эти людишки становятся все храбрее.

Артур смотрел из дворцового окна на беснующуюся толпу христиан.

– Чего они хотят? – изумленно спросил он. В религии ему нравилась чинность. Приезжая в Линдинис, он по утрам всегда вместе со мной и с Кайнвин преклонял колени перед нашими домашними богами, клал перед ними кусок хлеба и молился о благополучном исполнении дневных дел. Такую религию Артур понимал; то, что происходило ночью в церкви, ставило его в тупик.

– Они верят, – начал объяснять Кулух, – будто их бог через пять лет вернется на землю, и считают, что должны приготовить землю к его приходу. Священники говорят, для этого надо уничтожить язычников, и проповедуют, что Думнонии нужен король-христианин.

– У них будет Мордред, – мрачно проговорил Артур.

– Тогда замени рыбой дракона на его щите, – посоветовал Кулух, – ибо, поверь, они распаляются с каждым днем. Беспорядков не избежать.

– Мы их умиротворим, – сказал Артур. – Объявим, что Мордред – христианин, и, может быть, они успокоятся. И наверное, стоит построить им церковь, о которой просит Сэнсам.

– Если это предотвратит беспорядки, то почему бы нет? – отвечал я.

Наутро мы в сопровождении Кулуха и десятка его людей выехали из Иски, пересекли реку по римскому мосту и свернули на юг, к побережью. Артур больше не упоминал о вчерашних фанатиках, но был странно молчалив, и я догадывался, что он сильно опечален. Ему не нравились любые формы религиозного экстаза, лишающие людей разума, и он, видимо, боялся, что это заразное безумие пошатнет установленный в стране мир.

Однако сейчас нас беспокоили не думнонийские христиане, а Тристан. Кулух выслал вперед гонца с известием о нашем приезде, и принц выехал встречать дорогих гостей. Он галопом подскакал к нам, радостно крича, но сразу сник от холодной сдержанности Артура. Сдержанность эта проистекала не от того, что Артур питал к принцу неприязнь – напротив, он любил Тристана, но сознавал, что приехал не посредником в споре друга с отцом, а строгим судьей.

– У него много забот, – попытался я успокоить принца.

Я вел лошадь в поводу, поскольку предпочитаю ходить пешком; Тристан, поприветствовав Кулуха, тоже спрыгнул на землю и пошел со мной рядом. Я рассказал о массовом умопомешательстве христиан и попытался приписать холодность Артура его тревоге за порядок в королевстве, но Тристан ни о чем не желал слышать. Он был влюблен и, как все влюбленные, хотел говорить только о своей милой.

– Алмаз, Дерфель, – сказал он. – Настоящий ирландский алмаз!