Враг невидим

Веттели шёл и чувствовал на своей спине подозрительные, недобрые взгляды, краем уха улавливал неприятное перешёптывание тоненьких голосков: «Чужой! Здесь чужой! Это наш лес! Это наша дубрава! Пусть он уходит! Прочь, прочь!». Но фея Гвиневра беспечно махнула рукой:

– А! Пускай себе таращатся и шепчутся, сколько хотят! Кто их спрашивает? Здесь не частная собственность, кого хочу, того и приглашаю. Не беспокойся, они тебе ничего не сделают, лапки коротки!

Стало любопытно.

– Гвиневра, «они» – это кто? Твои соплеменницы?

Провожатая умело изобразила оскорблённое достоинство.

– Ну, вот ещё, придумал! Мы, феи – общительный и дружелюбный народ, и всегда рады гостям, даже если, по дурости своей, от них прячемся! – сказано это было нарочито громко, и явно не одному только Веттели адресовалось. – Я имела в виду не фей, а мелкий лесной сброд, всяких там эллилон, эллилдан, лепрехунов, пикси… – теперь она не просто громко говорила, а почти кричала, и эхо разносило далеко по лесу её тонкий, пронзительный голосок – …которые слишком много о себе воображают! «Это наша дубрава» – скажите пожалуйста! Тоже мне, землевладельцы, сквайры гринторпские! Не обращай на них внимания, они того не стоят. Отвлекись и любуйся пейзажем, он того как раз стоит.

Веттели так и поступил. Вникать во взаимоотношения лесных обитателей ему не хотелось – пусть Гвиневра сама с ними разбирается, поэтому он сосредоточил внимание на красотах лесного ландшафта, и возмущённые голоса его обитателей скоро перестали ему докучать.

Закат догорал быстро, небо блёкло, синело, рассыпалось звёздами, но в зачарованном лесу не становилось темнее. Среди голых дубовых ветвей один за другим зажигались крошечные огоньки, будто огромная стая светляков слетелась в зимний, заснеженный Гринторп, не побоявшись мороза. Они мерцали, переливались в голубых тонах, перепархивали с места на место, слетались в маленькие стайки и рассеивались вновь… Зрелище было немыслимо, неописуемо прекрасным, даже дыхание перехватывало!

– Что это? – восхищённо прошептал Веттели, опасаясь спугнуть эту трепетную, эфемерную красоту. Ему казалось, стоит допустить какую-то грубость: слишком громкий звук, слишком резкое движение – и она неминуемо будет разрушена, всё погаснет, исчезнет как сон.

– Что – «это»? А! Ты об огоньках? Да, так, ничего особенного. Простенькая, незатейливая магия фейри, не более того. Чисто для настроения, никакой практической пользы. Но смотрится мило, не спорю. Я потом тебя научу, сможешь устраивать иллюминацию у себя в комнате. Думаю, твоей женщине понравится… – ещё бы ей не понравилось! Бедная, бедная Эмили! Ах, почему её нет рядом, почему она этого не видит?! – … Ну что ты застыл столбиком? Идём, прогуляемся до пруда, а то скоро надо будет возвращаться, пока время не начало выкидывать свои фокусы – с него станется!

… К сожалению, он существовал и по эту сторону – тот самый пруд, где они с Гвиневрой однажды караулили единорога. И размеры, и очертания – всё совпадало. Несмотря на морозец, поверхность его не была затянута льдом; будто чёрное, блестящее, идеально гладкое зеркало лежало в обрамлении снежно-белых берегов, и мириады огоньков отражались в нём.

И Веттели в это природное, по заверению Гвиневры, совершенно безвредное зеркало заглянул. Ох, что он там увидел!

То, что милостиво скрыло от него настоящее, комнатное зеркало, черная вода отразила с ледяной беспощадностью, заставив Веттели в ужасе отпрянуть.

Ужасная тварь – измождённая, бледноликая, с мёртвыми, чёрными провалами глаз, с тонкой щелью рта, с тёмной сетью кровеносных сосудов, просвечивающих сквозь восковую кожу – кажется, кровь в них текла тоже чёрная. Возможно, была в этой твари какая-то своя мрачная эстетика, и особо извращённый, склонный к мистицизму ум даже счёл бы её красивой, но гораздо больше в ней было смертной, потусторонней жути. В довершение тягостной картины, кошмарное создание было завёрнуто в клетчатое одеяло, на манер пленного галла, увязшего в снегах бескрайней Московии.

Только по этому одеялу Веттели себя и узнал.

Сначала глаза отказывались верить увиденному. Потом подкосились ноги, и он медленно опустился в снег на колени. Крупная дрожь сотрясала тело, зубы выбивали дробь. Пытаясь справиться с собой, он закусил губу – не рассчитал силы, челюсти судорожно сжались, потекла чёрная, как дёготь, кровь.

– Ай! Ай! Берти, милый, опомнись, откликнись! – фея вилась над ним, как ошалевшая оса. – Что с тобой? Что случилось?! Тебе нехорошо?

Но Веттели не мог говорить, он едва нашёл в себе силы указать дрожащим пальцем на воду, и мерзкое существо тоже ткнуло в него пальцем.

Фея взглянула – и, наконец, начала что-то понимать. И попыталась успокоить.

– Да что ты, не бойся! Оно тебя не схватит! Это же просто твоё собственное отражение, оно не опасно.

Это называется «утешила»!

– Почему… – через силу прохрипел Веттели. – Почему я такой стал?!