Враги

– Не… не то, – ухмыльнулся партизан. – Люминацию японцам устроим. Керосин по домам развожу. К каждому дому. Завтра весь Николаевск к…

Он смачно выругался. Хромов снова покачал головой.

Анна Алексеевна порывисто бросилась к нему – с тоской, с надеждой, со слезами в глазах.

– Где он? Где Тамара? Что с ними?

– Кто? Что? Да вы про кого?

– Ах, да вы не знаете, Хромов, – бросила руки вниз Анна Алексеевна. – Вы давно у нас не были… Увели… увели Николая Ивановича и Тамарочку… давно уже увели. Фролов забрал их… Одна я осталась с младшими. Где они, Хромов? Чует моё сердце беду. Вы бы узнали. Может, и нет уже моих дорогих на свете… может, Тамарочку, родненькую мою, истерзали, замучили… Как я могу узнать, что я могу сделать? Пойти куда, в штаб? Так девочек не могу бросить…

– Вот оно что, – сумрачно бросил Хромов. – В Маго меня посылали, уезжал я. Вот и не знаю ничего. Узнать можно попробовать. Это можно… Значит, Фролов забрал? Гад!

Он свернул цигарку, задымил, подумал, не глядя на Анну Алексеевну. Потом заговорил:

– Фролов, значит, забрал? Этот самый гад и Лёнечку велел добить. Я знаю это. По телефону приказал. При мне было. От этого жалости не жди… Какой он из себя?

Анна Алексеевна, плача, рассказала.

– Он самый! Фролов! Дубина такая здоровая, волосы белые. Так и сказал – Фролов? Ну, Анна Алексеевна, надежды мало, что живы ваши, коли к нему попали. Зверь человек.

Анна Алексеевна рыдала, ломая руки.

– Не знал, Анна Алексеевна, этой истории. А шёл сюда вас всех упредить, что надо уходить, скорее уезжать из города. Пропуск на Керби имеете?

– Какой пропуск? – побелела Анна Алексеевна. – Миленький мой, да я ничего не знаю, сидя здесь, в сарае! Куда же я могу отлучиться от детей?

– То-то и оно, – пробурчал озабоченно Хромов. – У кого пропуска от штаба на выезд нет – пропал тот. Убьют!

Анна Алексеевна зарыдала, разбудила спящих Олю и Надю, обняла их, начала крестить.

– Подождите, реветь не время, – почти грубо сказал Хромов. – Собирайте-ка детей. Отведу я вас к одному китайцу знакомому. Он хороший человек, спрячет вас. А завтра я зайду за вами и сдам на лодку, в одну знакомую семью. Они вас в Маго увезут. А может, я сам с вами поеду. Давайте-ка поскорее, а то время такое, что как бы чего не вышло. Берите только то, что понужнее, что на себе нести можно незаметно. Да вот кулёк я вам принёс – кой-чего из еды… молоко.

XLIX.

Китаец был старый, с бельмом на глазу, с жёлтыми, прокуренными зубами. Замахал руками на Хромова:

– Твоя дурака… куда можно ещё три человека? Совсем нельзя! Там, на чердак, больше двадцать люди сиди… всё мадама, ребятишка… Куда могу? Партизана ходи, партизана нашёл – все пропала – и моя пропала. Твоя дурака есть!

– Ли Фу, – нескладно уговаривал китайца Хромов. – Твоя хороший человека, твоя первый человека. Эта мадама очень хороший человека. Надо помогай. Ига… один день. Завтра я приходи, бери назад. Только ига солнца.

Китаец посмотрел на умоляющее лицо Анны Алексеевны, на детей. Смягчился.

– Ты его скажи, – взял он за руку Хромова, – много говори-говори не надо. Надо тихо сиди. Если кричи-кричи, говори-говори, – партизана ходи сюда – и все люди пропади. И моя пропади.

Он выразительно рубанул себя по шее ребром ладони и засмеялся. Потом поманил Анну Алексеевну пальцем и повёл её и детей в глубину двора.

L.

Утром, после бессонной ночи на чердаке какого-то сарая, проведённой с тесно прижавшимися к ней девочками, Анна Алексеевна чуть задремала, а потом незаметно заснула.

Проснулась от какого-то движения на чердаке. Сразу вскочила, обняла детей, глядя безумными глазами на лица других женщин.

На чердаке китаец, сторож дома, спрятал двадцать восемь женщин и детей, рискуя своей жизнью. Сидели и лежали, тесно прижавшись друг к другу на крошечном пространстве чердака, среди каких-то пыльных ящиков, досок, стружек, перьев, грязных тряпок. Говорили только шепотом, помня наставление китайца.

Входную дверь в сарай он замкнул на огромный висячий замок и только ночью приносил женщинам банку воды.

Анна Алексеевна едва узнала среди этих женщин многих знакомых, до того переменили их эти страшные дни. Почти у всех были перебиты мужья, братья, отцы, сыновья. Почти всех из них уже разыскивали по городу, чтобы «вырвать с корнем всю контрреволюцию, которая ещё гнездится в семьях расстрелянных белых гадов», по выражению тряпицынской газеты «Призыв».

На чердаке сидели обречённые люди: малейшая неосторожность, громкий разговор, шум, стук – и все эти женщины и дети должны были неизбежно погибнуть.

Анна Алексеевна проснулась от взволнованного шепота: одна из женщин увидела через щель в крыше, как к воротам ограды подъезжал отряд конных партизан.

И в это время Надя, четырёхлетняя девочка Анны Алексеевны, перепуганная видом всех этих вдруг побелевших от ужаса женщин, зарыдала. Все заметались по чердаку, а китаец успел сказать со двора громким шепотом:

– Маленький надо помирай! Его кричи, партизана слыши, – все помирай – и моя помирай. Надо один помирай – хорошо. Все помирай – плохо!