Враги

Многое другое услышал Николай Иванович, от чего раньше пришёл бы в ужас. Не пришёл в ужас теперь и от того, что камера, в которой сидел, была забрызгана по стенам кровью. Лужи застывшей, гниющей, но ещё липкой крови были и на полу. Николаю Ивановичу теперь было всё равно. Он понимал, что обречён и хотел только, чтобы всё совершилось скорее. И ещё было желание – но не очень острое, к его собственному удивлению, – увидеть в последний раз семью. Но он понимал, что это невозможно, знал, что никогда ему не увидеть ни Анны Алексеевны, ни Тамары, ни Оли, ни Нади.

За ним и за другими пришли ночью. Связали руки, с ругательствами вывели во двор, потом целой партией, как баранов, повели на Амур.

На берегу к нему подошёл партизан – высокий, крепкий человек, от которого сильно несло спиртом,

– Золотые – очки-то? – ткнул он пальцем в пенсне Николая Ивановича.

– Оправа золотая.

– Скидывай!

Николай Иванович снял пенсне, покорно протянул партизану. Тот сунул стёкла в карман армяка.

– Ну, иди!

Ничего не видящий, натыкающийся на других обречённых, Николай Иванович совершенно спокойно взошёл на баржу и только подумал, когда получил подгоняющий удар по спине толстой резиной:

– Диктатура пролетариата…

Там, на середине Амура, под яркими звёздами, мерцающими в бездонной синей глубине неба, покорно, как и все, получил очередной равнодушный удар колотушкой по голове, и, потеряв сознание, упал в воду.

XLVI.

– Товарищ Морозов, – гневно говорил в трубку телефона Фролов, – я же просил Синцова не убивать! Это отец моей жены! Сволочь вы, товарищ Морозов, слова не держите!

– Кто их там разберёт, – отвечал лениво и равнодушно Морозов. – Я звонил на гауптвахту, говорил. А шпана его ночью прихватила, заодно со всеми. Надо будет кое-кого там выпороть, чтобы приказы слушали. Да вам чего, товарищ Фролов, жалеть-то? Меньше возни без папаши. На кой он вам черт? Дочка есть – и ладно.

– Так-то оно так, – протянул Фролов. – Но неудобно как-то. Обещал ведь…

– А вы соврите. Скажите ей, что папашу уже в Керби увезли. Или скажите, что он сбежал в тайгу. Вот и всё.

Фролов раздражённо повесил трубку телефона.

XLVII.

– Ты поедешь со мной в Керби, – говорил Фролов Тамаре. – Отец твой убежал в тайгу – где его найдёшь? Мать и сестёр уже увезли вместе со всей эвакуацией. Там, может, встретитесь. А здесь оставаться нельзя. Скоро придут японцы.

Раздавленная, осунувшаяся, с провалившимися глазами, девушка смотрела на него с ужасом.

– Это неправда! – слабо сказала она, и слезы ручьём полились по ее щекам. – Вы говорите неправду! Вы не хотите мне помочь найти своих. Вы зверь! Я чувствую, что папа убит… а мама, где она?… Боже мой! Убейте меня… я прошу вас! Я не хочу больше жить… не хочу никуда ехать… Что вы со мной сделали… что вы со мной сделали! Убейте меня! Всё равно, я отравлюсь!

– Не отравишься! – почти весело сказал Фролов. – Не реви! Поедешь со мной в Керби, а там двинем в Москву. Я тебя не брошу. Полюбил тебя, ей Богу, и ты меня полюбишь. Мы с тобой молодые, весь свет ещё завоюем. Вот увидишь! Учиться будем, советской власти поможем строить новый порядок. Не хнычь! Что прошло, то прошло. Теперь начинается новая жизнь.

XLVIII.

27 мая бородатый партизан Хромов, который водил Николая Ивановича искать труп сына, узнал, что город будет сожжён, а все жители, которые ещё не выехали в Керби, обречены на поголовное истребление.

– Как же это – всех? – недоумённо покрутил головой Хромов. – А женщины, а ребятишки?

– Всех товарищ Тряпицын велел кончить, – ответил ему сумрачно партизан, передавший страшную новость. – Куда их через тайгу переть? Только мешать будут. Всё равно – сдохнут по дороге…

– Ну-ну… – пробормотал в бороду Хромов, но ничего не сказал, приученный теперь к тому, что нужно держать язык за зубами.

Свернув цигарку, закурил, задумался. Не выходили у него из головы Синцовы. Бывал у них несколько раз, угощал его Николай Иванович, пока было чем. А потом, когда отняли у Синцовых всё, то, наоборот, он угощал их: носил им мясо, хлеб, сахар, крупу.

Жалко ему было эту семью. Помнил, крепко помнил, что хорошо относился Николай Иванович к своим рабочим и жилось им у него лучше, чем у других владельцев рыбалок.

«Пойду, проведаю, давно не был» – решил он, докурил цигарку и не спеша пошёл к Синцовым, захватив кулёк с продуктами.

По дороге видел, как гнали на Амур очередную партию обречённых – человек сорок. Узнал одного приказчика из магазина и ещё знакомого рабочего. Оба были связаны, у обоих на лицах были следы жестокого избиения. Шла, спотыкаясь, пожилая женщина. Она не была связана и несла на руках мальчика лет трёх-четырёх.

Хромов неодобрительно покачал головой. И когда увидел посреди двора одного дома труп полураздетого старика, с торчащей к небу седой бородой, снова промычал:

– Ну-ну…

Встретил знакомого партизана, который вёл лошадь, впряжённую в телегу. На телеге были банки с керосином.

– Здорово, Алёша. Что – керосином торговать стал? Куда столько?