Враги

Узнал жену рыбопромышленника Люри, в доме которых иногда бывал. Она лежала совершенно голая, с простреленной головой, густо покрытая штыковыми ранами. Узнал изуродованного инженера Курушина, машинистку земства, весёлую, бойкую Плужникову, владельца бани Квасова и его дочь Настеньку, служащую земства. Почти все женщины были голые, с ужасными и издевательскими ранами. У одной на распоротом животе лежал выкидыш.

Николай Иванович смотрел на эту огромную груду неподвижных тел, ещё недавно бывших живыми, полными сил людьми, весёлыми, смеющимися, думающими, любящими – и чувствовал, как истерический, сумасшедший клубок смеха готов вырваться из его горла.

– Диктатура пролетариата! – прошептал он, улыбаясь, сжимая в смертельной тоске ледяные пальцы. – Отдать всю жизнь мечте об этом царстве, об этом рае… Да один мой мальчик дороже мне всех этих проклятых бредней…

– Чиво вы? – оглянулся на бормотавшего Николая Ивановича Хромов.

– Ничего… так.

– Нет, не здесь, – озабоченно сказал Хромов. – Пойдём ближе к берегу. Видно, лень была тащить сюда, там укоцали. Пойдём.

От берега показалась большая, тёмная, галдящая толпа. Над ней торчали, колыхались багры, шесты.

– Плохо, Николай Иванович! Это китайцев гонят – трупы в пролубь сбрасывать. Партизаны с ними. Теперь шабаш… не позволят искать. Ещё подстрелят. Пошли на берег, да поживее! Не судьба, значит, мальчонку вашего найти. Где уж – вон их сколько навалено. Пошли.

Так и не нашёл, не посмотрел никогда в стеклянные глаза сына Николай Иванович.

XL.

Кончился неравный, безнадёжный бой горсти храбрых людей с озверелой, потерявшей человеческий облик, многотысячной толпой, спаянной воедино жаждой крови, насилий, грабежей и боязнью ответить за всё, если победят японцы. Воодушевляла на бой круговая порука, каторжный, неписаный закон – отвечать, так всем.

Затихли стоны и крики истерзанных, замученных, раздетых догола мирных японцев – всех этих прачек, парикмахеров, ювелиров, мелких торговцев, их жён и детей. Застыли разбросанные в «весёлом» квартале многочисленные трупы японок-проституток. Сгорели трупы консула Исиды, его жены и детей.

Исчезли сотни трупов русских, сброшенных теперь в проруби. Всё кончилось: партизаны торжествовали победу.

А на углу двух улиц, у забора, залитый кровью, умирал капитан Морита. Партизаны обыскали его, взяли бумажник, перерыли всё в нём, нашли карточку мальчика с чёрными глазами и бросили её так, что случайно прислонилась она к забору и, словно живые, следили теперь детские глаза, как смерть медленно тушила жизнь в этом истерзанном теле.

И именно в это самое время в далёком от Николаевска Абоши, на берегу японского Средиземного моря, в крошечном домике, из которого открывался ослепительный вид на игрушечные островки, разбросанные среди тёмно-синей воды, маленькая японочка в вишнёвом кимоно, с печальными глазами и фарфоровым личиком, подвела черноглазого мальчика к портрету отца, висящему на стене.

Отец был в полной военной форме, выглядел грозно, но глаза у него были добрые.

– Скоро весна, зацветёт сакура – и твой отец вернётся, Юзо, – сказала маленькая японочка. – Он много тогда расскажет нам об этих русских, среди которых он сейчас живёт.

– Да, я знаю, – сказал мальчик. – В Николаевске. Я нашёл на карте.

– Но давно, давно ничего нет от него. Говорили, что там опасно, что там большевики. Там много, много снега и очень холодно. И люди там злые.

Она печально улыбнулась и погладила мальчика по низко остриженной голове.

– Ты никогда не будешь военным, Юзо? Не уедешь от матери, не будешь волновать меня? Правда, Юзо?

– Нет, буду! Только я хочу во флот. Ездить по морям, по разным странам. Я хочу быть адмиралом, вот как Того.

Мать улыбнулась. Потом подошла к окну, выходящему на море, к волшебным островкам среди моря. Прислонилась к раме, задумалась, следя за струйкой дыма от пароходика вдали, среди островков. Смотрела в море, то улыбалась, то вытирала слезы.

– Почему от него ничего нет?

XLI.

Однажды, в начале мая, когда полностью уже царствовали партизаны в Николаевске и делали всё, что хотели, пришли двое к Николаю Ивановичу Синцову.

К этому времени всё уже забрали в доме Синцовых, что можно было взять, и увезли по каким-то штабам и комиссариатам, а самих хозяев выгнали в сарай во дворе. В доме же поместили два взвода китайцев-партизан.

Двое – один из них белокурый, весёлый, с голубыми глазами – постучался для вида в дверь сарая, толкнул её.

– Здравствуйте, гражданин Синцов, – сказал белокурый. – Не ждали? Помните, я к вам приходил за сыном вашим? Фамилия моя Фролов. Опять мы к вам. Просят вас на допросик – потому сообщили в штаб, что вы недовольны народным судом и приговором об вашем сыне.

– Суд? – задрожали губы у Николая Ивановича. – Суд? Когда же был суд? Никакого суда не было! Взяли и убили! Вы, товарищ Фролов, и приказали добить. Я всё знаю.

– Коля! Я тебя умоляю! – быстро заговорила, схватив мужа за плечо, Анна Алексеевна. – Пощади нас всех, пощади детей, себя… Коля!

Она беспомощно, судорожно зарыдала перед новой бедой.