Враги

Человек помог Леониду подняться на крыльцо, войти в дом. Живительным, одуряющим теплом обдало юношу. Он почувствовал, что снова на пороге жизни, и радостно улыбнулся навстречу теплу и яркому свету электрической лампы.

Из-за большого стола вскочили трое – Леонид понял, что погиб. Все были вооружены револьверами, один был с красным бантом.

– Это кто такой? – с удивлением сказал один из них, бородатый, добродушного вида. – С Амура, что ли? Не добили?

– С Амура, – прошептал Леонид.

– Надо доложить в штаб, – сказал приведший Леонида. – Ты чей будешь? Откедова? Я сейчас позвоню товарищу Фролову.

– Я Синцов, реалист… ни за что меня взяли.

– А! Николая Ивановича сынок? Ничего человек! – сказал бородатый. – Я его хорошо знаю. Надо перевязать мальчонку. Ишь, как его разделали. Товарищи, давай-ка индивидуальный пакет.

– А в штаб позвонить надо. – упрямо повторил тот, кто первый увидел Леонида. – Мало ли что, мы не знаем, за что. Может, за дело. Я скажу Фролову.

Он ушёл. Стонущего, плачущего Леонида перевязали, надели на него шинель, дали несколько глотков водки, усадили к печке.

– Как же это так? – бормотал сокрушённо бородатый партизан. – Вот разделали! Надо Николаю Ивановичу сообщить. Человек он хороший. Я у него на рыбалке служил в шышнадцатом году. Правильный хозяин. Вот в штабе справятся, и домой тебя отвезём.

Минут через двадцать под окном захрустел снег. Громко стуча сапогами, вошли трое.

– Который? Этот? Это про него товарищу Фролову звонили? – подошёл к Леониду маленький, коренастый человек в кожаной меховой куртке.

– Ну-ка, идём! Живучий гад!

– Товарищ, – заговорил бородатый партизан. – Это Николая Ивановича сынок. Синцов, их папаша, завсегда за народ стояли. Пожалеть бы надо. Вон как мальчонку разделали.

– Поменьше разговоров, борода! – крикнул человек в кожаном. – Меня прислал Фролов – по личному приказу товарища Тряпицына. В городе идёт бой, советская власть в смертельной опасности, а ты про пощаду плетёшь. Смотри, борода, как бы самому на Амур не прогуляться. Ты какого полка?

– Я из артиллерии, товарищ, – вдруг побелел бородатый партизан. – Из Чнырраха. Я ведь ничего, товарищ, я так только… мальчонку жалко. А насчёт советской власти я первый сторонник.

– То-то первый… не последний ли! Ну, пойдём…

Подталкивая Леонида, все трое новоприбывших вышли из дома.

– Ну, дела… – покрутил головой бородатый партизан и посмотрел на своих товарищей, ища сочувствия. – Это всё Фролов работает.

Но те угрюмо отвернулись и неподвижно смотрели по сторонам. Бородач скрутил цыгарку, закурил. Гулко прозвучали с реки два выстрела.

– Кончили мальчонку! – пробормотал, уже ни на кого не глядя, бородатый партизан и перекрестился. – Царствие ему небесное!

XXXVIII.

Утром бородатый партизан кружным путём, минуя очаги затихающего боя с японцами, пробрался к Синцову, вызвал Николая Ивановича во двор и всё рассказал ему о смерти сына. Рассказал, что Фролов приказал добить Леонида. Горько рыдал Николай Иванович, уткнувшись в овчинный полушубок партизана.

– Ничего не скажу жене, – выдавил, наконец, из себя Николай Иванович. – Пусть надеется, что жив ещё наш бедный Лёня. Мальчик мой золотой, ненаглядный. Замучили, убили, как собаку! Хоть бы уж сразу, а то двойную муку принял. Воскрес – и снова… Спасибо вам, товарищ… как вас – забыл?

– Хромов. В шышнадцатом году у вас на рыбалке служил. Ещё вы мне десять кулей соли подарили… и муки.

– Ну, спасибо, спасибо, дорогой. Хоть знаю теперь, что нечего мне ждать. Не вернётся мой сынок.

Николай Иванович поплакал, подумал, потом сказал – почти шепотом, оглядываясь, словно кто-то в огромном дворе мог его услышать:

– Родной мой… а нельзя ли как-нибудь к тому месту пробраться? Хоть бы схоронить его так, чтобы знать, где его тело. А?

Он заискивающе, с мольбой смотрел на партизана.

– Если там на расходы нужно… или табаку, хлеба, водки… я с удовольствием.

Бородач с сомнением покачал головой.

– Трудно. Сторожат, сволочи! Опасно… накроют – и вас прикончат, да и меня могут. У Тряпицына разговор короткий. Раз – и на Амур.

Он подумал, посмотрел на заплаканное лицо Николая Ивановича.

– Ну, ладно. Попробуем. Ночью. Да только вы не боитесь? Там, на Амуре, такое увидите – не приведи Господь! Вечером зайду к вам. Пока.

XXXIX.

Снова луна – и посеребрённая ее светом, сверкающая скатерть Амура с раскинутыми там и сям, торчащими льдинами. И там и сям тёмные горы трупов. И около этих гор – согбенные фигуры мужчин, женщин – родственники убитых, ищущие своих. Опасливые взгляды на берег, где рыщут партизаны, слезы, рыдания.

– Черт их знает, где они мальчонку-то прикончили! – тихо бормотал Хромов, идя впереди Николая Ивановича. – Поди, до кучи-то не довели, отдельно где лежит, ближе к берегу. А может, в куче. Вон, пойдём к той.

Хромов уверенно зашагал к тёмной бесформенной массе на снегу.

Николай Иванович подошёл к трупам – и почувствовал, как зашевелились у него волосы и закружилась голова. Но оторваться от этой картины не мог. Увидел искажённые предсмертной мукой лица, проломленные черепа, распоротые животы, вывалившиеся внутренности.