Враги

Леонид автоматически стал раздеваться. Мелькнула мысль броситься перед этими людьми на колени, умолять о пощаде, сказать, что он ещё юн, что ничего ещё не видел в своей такой короткой жизни, что совсем он не враг народа, что ничто так не дорого ему, как народ, как необъятная, прекрасная его родина Россия…

Но затуманенными от слез глазами взглянул на эти пьяные, тупые лица, бледные от злобы, ожесточение и ещё чего-то – как будто от ужаса перед тем, что предстоит сейчас сделать, – и покорно и молча протянул руки навстречу верёвке, которую уже держал наготове партизан.

– Назад руки… заворачивай назад, дура! – буркнул партизан, искусственно разжигая в себе злобу.

– Не могу… рука у меня ранена, – прошептал Леонид.

– А! Ранена! Это ты – Синцов, гадёныш? Наших бил! – закричал партизан и с такой силой завернул Леониду назад руки, что юноша закричал от боли. – Ничего, не долго терпеть!

Почему-то партизан всё-таки не связал Леонида.

Покачиваясь на дрожащих ногах, как сквозь туман, увидел Леонид, как связывали других его товарищей, как некоторых приводили в чувство ударами и холодной водой, как вместе с кожей и мясом сорвал один партизан кольцо с пальца толстого еврея-коммерсанта.

Леонид стоял босыми ногами на ледяном полу, и одной из последних его мыслей было опасение простудиться. Потом он пошёл к выходу, туда, где ждала смерть, в которую он не мог верить даже в эту страшную минуту.

Трясясь и плача, он ещё успел увидеть плохо освещённый двор, шеренги вооружённых, молчаливых людей. Его толкнули вперёд, босыми ногами на снег.

К Леониду подбежали сразу несколько человек с винтовками наперевес. Он не успел даже вскрикнуть…

Через двадцать минут всё было кончено – ни стона, ни вздоха не слышал больше этот страшный двор.

– Подводы приехали? – начальническим баритоном спросила одна из тёмных фигур. – Убрать падаль на Амур, к прорубям. Ф-фу – вот сколько гадов. Товарищ Фролов, как думаешь, если бы сейчас спиртяги дёрнуть? Пойдём?

XXXVII.

Леонид открыл глаза и протяжно застонал.

Первое, что он увидел, это были мириады звёзд – ярких, сверкающих на тёмно-синем бархате неба. Луна белела где-то сбоку – холодным, мертвенным светом. Леонид повернул к ней голову – и почувствовал страшную боль в нескольких местах тела.

И вдруг сразу, словно молния, встал перед ним коридор, дорога туда, тёмный двор, тёмные фигуры… Он вскрикнул – как будто снова шёл туда, навстречу этим людям… Потрясающий озноб охватил его… он протянул руку, попал в снег, во что-то мокрое, приподнялся. Скрипя зубами от боли, повернул голову направо, налево.

Направо была снежная равнина: Амур. На берегу поблескивали окна домов. Налево… налево, высоко громоздясь, была гора тел. Леонид впился в неё безумными глазами.

При свете луны он хорошо узнал многих, многих в этой страшной груде тел. Узнал со свёрнутой на сторону челюстью инженера Комаровского, исколотого штыками Вишневского, залитого кровью Немчинова, владельца катеров Назарова, который почти стоял на трупах, с выколотыми глазами и смеющимся лицом.

Леонид застонал от боли, но поднялся на ноги. На нём были только старенькие суконные брюки, на которые партизаны не польстились, и нижняя рубашка, совершенно мокрая от крови. Его трясло так, что зубы стучали и лязгали, а всё тело сводило, как в судорогах.

Он ощупал себя. Ниже правого лёгкого, сбоку, его пальцы уткнулись в глубокую, маленькую рану.

«Штык» – странно спокойно подумал он. По затылку текла кровь. Он ощупал голову и попал в сгустки крови; видимо, ударили прикладом. Больше ран не было.

«Как будто не серьёзно. Только бы не замёрзнуть». Инстинкт самосохранения повернул его к берегу, к огонькам домов, к теплу. Там отец, мать, сестры…

Боже мой, если бы добраться до них! Он стал ориентироваться по домам, по пристаням и складам. Нет, до дома далеко. Нужно пересечь город. Но хоть до первого дома, до тепла, до спасения…

Он побрёл по снегу, охая, приседая и снова поднимаясь и бредя: жить, жить, жить! Он чувствовал, как немеют пальцы на ногах, проваливающихся в глубокий снег, как замерзает кровь на затылке. Он нагибался, тёр босые ноги, притоптывал ими, вскрикивал от боли в боку, забыв об осторожности, забыв, что по берегу бродят партизаны.

Он наметил себе ближайший дом и решил, что рискнёт войти в него – что бы его ни ждало. Он чувствовал, что долго идти не сможет.

Спотыкаясь, падая, останавливаясь, чтобы потереть снегом замерзающие пальцы ног, он шёл до берега около часа. С трудом поднялся по наезженной, скользкой дороге к первому освещённому дому. Подошёл к окну, заглянул. Окно было покрыто звёздочками снега и льдом. Ничего не было ни видно, ни слышно.

Леонид почувствовал, что сейчас упадёт. Он постучал в стекло – сначала робко, потом сильнее. Выпуская клубы пара, открылась дверь. Вышел высокий человек.

– Кто такой? Что нужно?

– Помогите, – слабо простонал Леонид. – Я ранен.

– Ранен? Кто таков, откуда? Да ты пошто без одёжи?

– Пустите в дом. Замерзаю.

– Ну, идём, идём. Вот беда-то!