Вранье

Или это какая-то другая любовь, которая Шуре была неведома? Вспомнился Анатолий Палыч, с жирными щеками и железными глазками. Он тогда пришел без звонка, и Шура знал, что это специально подстроено. Они накануне ездили на тещину дачу, забирали банки с огурцами. Теща велела, чтобы проветрили дом. Это и их дом, самим неприятно будет приезжать после зимы во все затхлое. Уже было прохладно. Они сидели на террасе в старых пледах. Марина достала бутерброды, термос. О чем-то говорили, Шура уже не помнил о чем. Было легко, и Марина была спокойная, и даже шевельнулась надежда, что, может быть, что-то в ней сдвинулось, какой-то камушек. А с него все и начинается. Только не надо торопить. На следующий день она уехала к родителям, и Шуру впервые за долгое время отпустило напряжение. Ему мгновенно передавалось ее настроение. Тогда он не знал, что она приняла решение и поэтому стало легче. Он разбирал бумаги в своей комнате, безжалостно все выкидывал. И тут раздался звонок в дверь. Когда он увидел гостя, даже почувствовал радостное возбуждение. Видимо, тот пришел разговаривать. Будет просить, приводить доводы. В общем, так и получилось. Только Анатолий Палыч не просил. Он сразу перешел к делу, сказал, что Шура умный человек и должен понимать, что нельзя держать женщину насильно. А она очень ранимая и не в состоянии просто взять и выгнать его из своей жизни. И пользоваться этим нехорошо. Он понимает, что есть сын, но сын уже большой… и вообще. Тут он сделал паузу и внимательно посмотрел на Шуру. Шура набычился:

– Это мой сын.

Тот добродушно засмеялся:

– Кто ж это оспаривает! Вы будете видеться столько, сколько оба захотите.

Шура что-то кричал, грубил, сказал, что говорить будет только с Мариной.

Уже в дверях Анатолий Палыч сказал:

– Я очень надеюсь на вашу чуткость, Саша.

Марина в тот день не приехала ночевать, осталась у тещи. На следующий день позвонила, разговаривала строго, говорила, что у нее больше нет сил переливать из пустого в порожнее и все уже ясно и ничего изменить нельзя. Так получилось. Он поехал к маме, но сразу понял, что не может выносить ее взглядов и молчания. Потом мотался по городу и боялся остановиться. Поздно вечером Марина опять позвонила и сказала, что он пока может пожить один в квартире, отдохнуть, прийти в себя. Что такое пока, он понял через неделю, когда она вдруг приехала к нему без звонка:

– А я боялась, что ты у Дины Львовны.

Она впервые в разговоре с Шурой назвала его маму по имени. Шура насторожился. Марина сказала, что у нее мало времени, а с разговором тянуть нельзя. Выяснилось, что у Анатолия Палыча возникли проблемы с разводом. Жена оказалась страшной сукой, требует оставить ей квартиру, но ничего он, конечно, ей не оставит, вернее, только то, что ей причитается по закону. Он предложил купить ей и дочке небольшую площадь, но она уперлась рогом и идет на принцип. Тем более дочка не его, а от первого брака. Есть еще один момент, который усложняет дело. Бизнес там как-то хитро записан на жену, и теперь она этим шантажирует. Он, конечно, все решит, но на это потребуется время. Шура взбрыкнул:

– Он же такой богатый. Пусть купит себе квартиру…

Марина глянула презрительно:

– Ты чужие деньги не считай. Он сам разберется, что ему покупать и когда. Короче, вопрос такой. Нам надо где-то жить, и я подумала, что ты не будешь усложнять Гришкину жизнь и дашь нам пока пожить тут. Как только мы переедем, квартира твоя.

Шура помнил, что самое стыдное было говорить об этом маме, но та промолчала, и стало еще тяжелее. Иногда его подмывало позвонить Марине и сказать, что он передумал, что квартира его и он в ней будет жить. А потом посмотреть, как она будет унижаться. Но он так и не решился. Анатолий Палыч купил квартиру только три года назад, когда Шура давно уже был здесь. Старую квартиру решили сдавать и деньги пустить на Гришкину учебу. Шура не возражал.

В зале тель-авивского Гейхал-а-Тарбута не было свободных мест. Это был один из самых крупных концертных залов, и Шура даже не представлял, что бывшие соотечественники так активно посещают культурные мероприятия. Хотя израильтяне тоже встречались, но были явно в меньшинстве. На концерт уговорила пойти мама. Две ее местные подруги, Рая и Муся, идти категорически отказались. Они не привыкли выбрасывать деньги, когда жизнь и без того непростая. Елизавета Матвеевна жила в Израиле давно, и очень скоро выяснилось, что у нее уже другие заботы и интересы. Мамины проблемы ей были непонятны, а маме та казалась опростившейся. Шура догадывался, что и с другими двумя подругами ей ненамного легче.

Он редко выбирался на пляж. Днем жарко, а рано встать не получалось. А тут как-то удалось встать в восемь. По дороге купил арбуз, было лень возвращаться, и он потащил его с собой. Он сразу увидел маму в компании нескольких пенсионерок. Они плавали недалеко от берега, все в похожих белых панамках, о чем-то оживленно беседовали и выглядели довольными. Но у Шуры сжалось сердце. Сидел на берегу, ждал. Мама вышла из воды, увидела его, обрадовалась. Муся спросила:

– Шура, вы где арбуз брали?