Врангель. Последний главком

Отвинтив крышечку фляжки, сделал несколько глотков: вода солоноватая — здешняя вся такая — и слишком тёплая, чтобы утолить жажду. Арбуза бы сейчас... По приказу станичного атамана натаскали полный дом арбузов, и теперь их блестящие чёрно-зелёные бока выглядывают откуда ни попадя, соблазняя скрытой внутри сладостной влагой... Нет, определённо раскормят его в этой Петропавловской — ни одна лошадь не выдержит. Копчёные гуси особенно хороши: нежные, сочные, душистые.

А сегодня, насипел Гаркуша — весьма сметлив и проворен оказался хорунжий, — ждут его в правлении старики: станичный сбор Петропавловской постановил подарить ему коня с седлом. Шашку кавказскую — кривую, вдеваемую в ножны вместе с эфесом по самую головку, как вот у Топоркова, только серебра побольше в отделке — уже поднесли в первый же день после освобождения. И крестным ходом встречали, и почётным стариком станицы выбрали. Побеждай он — почести были бы слаще арбузов, а так — позорище одно... Кстати, не забыть старую драгунку отправить с оказией Олесиньке на сохранение. Так оно вернее.

   — Даю двое суток, чтобы оправиться. Хватит, Сергей Михайлович?

Глаз Топорков не поднял. Чего тут скажешь? Оправиться — в смысле расправить черкеску, подтянуть ремень и сбегать по малой нужде — и пары минут хватит... А вот в смысле привести в порядок — вычистить и подремонтировать коней, а казакам отмыться от въевшейся грязи, вшей передавить да выспаться — так и недели, по нынешнему состоянию, мало будет. Да разве ж начальство — хоть Эрдели, хоть Врангель, хоть кто — даст? Ну а сволочь красная не даст тем паче.

   — Слушаюсь, ваше превосходительство.

7 (20) сентября. Петропавловская

   — Я им не задница какая-нибудь!

Жилистый кулак Врангеля с грохотом припечатал ворох телеграмм к столешнице. Подпрыгнула, зазвенев, не убранная после завтрака посуда. Остатки молока из свалившегося глиняного кувшина выплеснулись на цветастую клеёнку. В растворенном окне летней кухни показалась и тут же благоразумно исчезла вихрастая голова Гаркуши.

Остатки вчерашней злости, видно, ещё не выветрились, предположил Баумгартен. Но жалеть, что не повременил с докладом, не приходится: во-первых, телеграммы — «вне всякой очереди», а во-вторых, оперативная сводка штаба армии на 8 часов утра совершенно меняет дело. Нужно лишь переждать вспышку баронского гнева. И даже не замечать её.

Утопив взгляд в молочной лужице, полковник не видел ни ходуном ходящих тугих желваков, ни округлившихся искрящих глаз, ни размахивающих длинных рук.

— Ежели я не «первопоходник», так об меня можно ноги вытирать!? А части-то мои зачем позорить? Разве я могу им такое в приказе объявить?

В сводке живописались взятие «доблестными частями ген. Дроздовского» Армавира и «полное поражение» Армавирской группы противника. Вполне благожелательно говорилось о действиях Покровского и Боровского. А об очередной неудачной попытке их дивизии овладеть Михайловской сообщалось сухо и кратко. В приказе Деникина всем начальникам дивизий, кроме Врангеля, объявлялась благодарность и ставились новые задачи. Ему — прежняя, но с особым нажимом, чего раньше не было, на «всемерное ускорение». В личной телеграмме Романовский от себя добавил: в самом скором времени вернётся Эрдели и явится возможность «отдохнуть». Понимай как знаешь.

Временно командующий дивизией, конечно, понял по-своему: им недовольны и намекают на отрешение от должности. Каждый бы так понял, признал Баумгартен. Но далеко не у каждого такое обострённое самолюбие, как у барона Петра Врангеля. И такая вспыльчивость. Чуть не разнёс вдребезги ни в чём не повинный стол... Хотя есть чему посочувствовать: во вчерашней атаке 2-я бригада потеряла до трети состава, убитыми и ранеными выбыло до половины офицеров...

...Врангель и сам весь вчерашний вечер походил на тяжело раненного: худое лицо помертвело, губы едва разжимались, смотрел в одну точку. Разбор операции отменил.

Однако отменить постановление станичного сбора Михайловской было не в его власти. Приветливость, с какой встретил стариков, могла обмануть разве слепого. На подведённого кабардинца — хотя невысокого, но отличных форм, тёмно-гнедого, с чёрными гривой и хвостом, посёдланного казачьим седлом и со сбруей алого ремня — едва взглянул. Отобедать вместе, раз положено, стариков пригласил, но за столом сидел как чужой. И скоро удалился, сославшись на срочные дела.

Только к ночи пришёл в себя. Сосредоточенно, не перебивая, выслушал доклад Баумгартена и его аргументы: большевики часто не выдерживают глубоких охватов, впадают в панику, управление нарушается, самые нестойкие отряды самовольно покидают позиции... И после тяжёлого раздумья принял-таки его предложение: сосредоточить главную массу сил на левом фланге, нанести удар в обход Михайловской с востока и тем побудить группу противника к отходу. В операции могла участвовать только 1-я бригада: 2-й требовалось не меньше трёх суток, чтобы оправиться.