Врата небесные

– Я царь, я делаю, что хочу.

– Ты царь, значит ты не делаешь, что хочешь.

– Царь свободен!

– Царь несет ответственность! Он имеет не привилегии, а обязанности.

– У меня есть выбор.

– У тебя есть обязанности.

Резко вздрогнув, он побледнел и обратил на меня свой взор. Меня и самого колотило: я себя выдал. Я необдуманно утратил свой акцент, перестал менять тембр голоса, а главное, произнес слова, прозвучавшие во время давнего жестокого спора, который когда-то сделал нас противниками.

– Кто ты? – крикнул он, вглядываясь в мои глаза.

Я пытался скрыть страх, который сотрясал меня так сильно, что мне это не удавалось. Я не боялся Нимрода, меня страшило, что Дерек узнает Ноама. Потому что тогда он обнаружит, что бессмертен. Нура предупреждала: это открытие будет роковым для всех нас.

Его глаза опустились к моим укутанным рукам.

– Сними рукавицы!

Я не отреагировал. Со сведенными гневом челюстями он отчеканил:

– Нимрод приказывает тебе снять рукавицы.

– Что ты пытаешься узнать?

– Что ты пытаешься утаить?

Правой рукой он схватил меня за запястье, а левой нащупал свой клинок.

– Немедленно повинуйся, иначе я отрублю тебе руку!

Я невозмутимо снял рукавицы. Обнажились мои ладони. Я протянул их к нему.

– Ну что?

В смятении он отпрянул. Я продемонстрировал нормальные руки, с нормальными пальцами. Когда царица Кубаба предложила, чтобы я отрубил себе сросшиеся средний и безымянный пальцы, я предпочел произвести другую операцию: проколол шилом кожаную оболочку, отделил пальцы один от другого, а затем санировал и зашил раны. Через несколько дней они зарубцевались, но от рукавиц я не отказался[63].

Дерек, сиречь Нимрод, уселся и, все еще взволнованный, постарался выровнять дыхание. Я успокоился и с наслаждением изображал наивность:

– В чем дело, Нимрод?

– Ни в чем. Я подумал… Нет, не важно…

– Умоляю тебя, расскажи.

Он утер пот со лба.

– На какое-то мгновение мне показалось, что ты… кто-то другой! Но это не так.

– Это хорошо или плохо?

Он погрузился в размышления, а потом с усталым вздохом сказал:

– Выбери мне любовницу на нынешний вечер.

– Ведь не ждешь же ты, что…

– Что? Что мне снова станет хуже? Приведи ко мне новую женщину.

Прислонившись спиной к колонне, я стоял во дворе женского флигеля.

Сейчас более, чем обычно, сад представлялся мне великолепной вольерой. То тут, то там среди аллей порхали горлинки, стремительные воробышки и другие птицы, цвели деревья и кустарники, а под их ветвями нежились женщины, увешанные драгоценностями, разодетые, прелестные и подкрашенные. Несмотря на перешептывания, щебетание, трепет листвы и смешки, повсюду царило умиротворяющее томление, нечто среднее между скукой и негой жизни. Казалось, только невозмутимому лазоревому небу суждено существовать вечно. При мысли, что я собираюсь обагрить эту картину кровью, я отвернулся. Какая мерзость! Меня передернуло от отвращения к самому себе. Даже в страшном сне я не мог вообразить того, что собираюсь сделать: приговорить женщину к смерти. Хуже: толкнуть ее в объятия того, кто сегодня ночью будет ее любовником, а на рассвете – убийцей. Я становился вестником смерти. Как этого избежать? Уклониться означало бы снова вызвать недоверие Нимрода. Самым нелепым образом я избрал путь, с которого нельзя ни воротиться, ни свернуть; безжалостную теснину между скал, которая вынуждала меня действовать против моих принципов в надежде прийти к цели.

Ко мне подошел Бальмунамхе. По моему замкнутому лицу он догадался, что я не стану обсуждать участь Нибабы. Он выглядел озабоченным, и я предположил, что его это устраивает.

– Мне нужна новая женщина для Нимрода.

– А…

Старший евнух не позволил себе никакого замечания. В глубине души он ненавидел жестокость Нимрода, поскольку и сам опасался ее. Мы помолчали. Он нахмурился и спросил:

– Позвать малышку Сидури, ту, насчет которой ты вчера сомневался?

Я кивнул. Он удалился. Неужели я останусь? Неужели посмотрю в лицо жертвы, которую сам же и указал? Хватит ли мне самообладания радостно сообщить девушке, что Нимрод выбрал ее?

– Бальмунамхе!

Я догнал его.

– Которая хуже всех переносит свое заточение?

Он подумал, и его лицо посветлело:

– Диана! Гордячка! Она так сильно ненавидела это место, что ей удалось сбежать. Она единственная, кто сумел это сделать. Женщина… незаурядная женщина.

В другой ситуации восхищение, испытываемое Бальмунамхе по отношению к той, которая отказала ему и в которую на один день перевоплотился я, меня бы позабавило, но сегодня мне было не до шуток.

– А другие… не посягали на свою жизнь?

– Нелишипак… Она трижды пыталась совершить самоубийство. Сейчас она отказывается от пищи. Она…

Будьмунамхе запнулся: он понял, к чему я веду.

– Что ты об этом думаешь? – прошептал я.

Он сглотнул:

– Идеально.