Врата Обелиска

– Знаю. Я видел, как это происходит, малышка. И когда это случается, это не милосердие, это жестокость. – Глаза Шаффы сужаются, словно ему приходится вглядываться в воспоминания. Затем он переводит взгляд на нее. – Моя Нэссун. Неужели я сделал тебе так больно?

Нэссун разражается слезами. Она не совсем уверена из-за чего, разве что… разве что потому, что она так этого хотела, так ради этого старалась. Она хотела сделать орогенией что-нибудь хорошее, после того как уже наделала при ее помощи столько ужасных вещей, – и она хотела сделать это для него. Он единственный человек в мире, который понимает ее, любит ее за то, что она есть, защищает ее, несмотря на то что она есть.

Шаффа вздыхает и сажает Нэссун себе на колени, где она обнимает его и долго рыдает у него на плече, не думая о том, что они на виду.

Отрыдавшись, она понимает, что он все так же крепко обнимает ее. Серебро ожило в нем и жжет, поскольку она так близко. Его пальцы у нее на затылке, и для него было бы так просто сдавить и расплющить ее сэссапины, убить ее одним тычком. Он не делает этого. Он борется с этим позывом все это время. Он лучше перенесет боль, рискнет, чем позволит ей помочь себе, и хуже этого ничего в мире нет.

Она стискивает челюсти и вцепляется в его рубашку на спине. Танцует с серебром, течет вместе с ним. Сапфир близко. Если она сможет объединить два потока, все будет быстро. Четкий, хирургический рывок.

Шаффа напрягается.

– Нэссун. – Сияние серебра в нем внезапно успокаивается и чуть тускнеет. Словно сердечник осознает, какую она представляет угрозу.

Это ради его же блага.

Но.

Она сглатывает. Если она причиняет ему боль, потому что любит его, это же все равно боль? Если она причиняет ему сейчас много боли, чтобы позднее ему было не так больно, становится ли она от этого чудовищем?

– Нэссун, прошу тебя.

Значит, любовь действует так?

Но эта мысль заставляет ее вспомнить о матери и холодном пасмурном дне, коротком порыве ветра, от которого она задрожала, когда мамины пальцы накрыли ее руку и прижали к плоскому камню. Если ты сможешь контролировать себя, несмотря на боль, я поверю, что ты в безопасности. Она отпускает Шаффу и выпрямляется, холодея от того, чем она чуть было не стала.

Он некоторое время сидит неподвижно, не то в облегчении, не то в сожалении. Затем тихо говорит:

– Тебя весь день не было. Ты ела?

Нэссун голодна, но не хочет в этом сознаваться. Внезапно она ощущает необходимость дистанции между ними. Нужно что-то, что поможет ей любить его меньше, чтобы стремление помочь ему против его воли не так горело в ней.

– Я… я хочу пойти проведать папу, – говорит она, глядя на руки.

Шаффа еще мгновение молчит. Неодобрительно. Ей не надо ни смотреть, ни сэссить, чтобы это понять. Сейчас Нэссун уже знает, что еще случилось в тот день, когда она убила Эйтца. Никто не слышал, что Шаффа сказал Джидже, но многие видели, как он сбил Джиджу с ног, сел над ним на корточки и улыбнулся ему в лицо, а Джиджа смотрел на него расширенными перепуганными глазами. Она догадывается, почему это случилось. Однако впервые Нэссун пытается не думать о чувствах Шаффы.

– Пойти с тобой? – спрашивает он.

– Нет. – Она умеет управлять отцом и знает, что Шаффа терпеть его не может. – Я повидаюсь и сразу вернусь.

– Уж постарайся, Нэссун. – Звучит ласково. Это предостережение. Но она умеет управляться и с Шаффой.

– Да, Шаффа. – Она поднимает на него взгляд. – Не бойся. Я сильная. Ты сделал меня такой.

– Ты сама себя сделала. – Взгляд его мягок и страшен. Льдистые глаза другими не бывают, хотя поверх ужаса наложена любовь. Нэссун уже привыкла к этому сочетанию.

Нэссун сползает с его колен. Она устала, хотя ничего и не сделала. Эмоции опустошили ее. Но она спускается по холму в Джекити, кивая знакомым, даже если они и не кивают в ответ, замечает новый амбар, который строит деревня с тех пор, как у них выдалось время пополнить припасы, пока пеплопады и облачность еще не постоянные. Это обычный тихий день в обычной тихой общине, и в чем-то это похоже на Тиримо. Если бы не Найденная Луна и Шаффа, Нэссун возненавидела бы ее точно так же. Она может и не понять никогда, почему мама, перед которой был весь мир после побега из Эпицентра, выбрала жизнь в таком мирном болоте.

С мыслями о матери Нэссун стучит в дверь отцовского дома. (У нее там есть комната, но это не ее дом. Потому она и стучит.)

Джиджа открывает почти сразу же, словно собирался куда-то уходить или словно ждал ее. Запах чего-то, сдобренного чесноком, тянется через весь дом от маленького очага в дальнем конце. Нэссун думает, что, наверное, это рыба в горшочке, поскольку в пайках Джекити много рыбы и овощей. Джиджа видит ее впервые за несколько месяцев, и глаза его на миг распахиваются.

– Привет, пап, – говорит она. Выходит неловко.

Джиджа наклоняется и, прежде чем Нэссун понимает, что происходит, подхватывает ее на руки и обнимает.