Врата Обелиска

Потому он лежит в постели в хижине и стонет, содрогаясь в такт, в то время как его разум отбивается от сновидений. Он плохо спит, поскольку его разум потерял хватку и поскольку так мало осталось того, из чего можно было бы составить сон. Потом он будет говорить об этом вслух, сам с собой, обхватив голову и пытаясь собрать воедино осколки своей личности, и так я узнаю, что терзает его. Я узнаю, что, пока он мечется, ему снятся…

…Два человека, их лица на удивление четки в его памяти, хотя все остальное улетучилось – их имена, его взаимоотношения с ними, причина, по которой он помнит их. Он может догадаться по лицу женщины с льдистыми глазами в густых черных ресницах, что это его мать. Мужчина более зауряден. Слишком зауряден – намеренно, что тут же зарождает в Шаффе Страже подозрения. Часто дички изо всех сил стараются выглядеть заурядными. Как они сумели заделать его и как он покинул их – Земля знает, но их лица по крайней мере интересны.

…Уоррент, комната с черными стенами, вырезанная в слоистой вулканической породе. Ласковые руки, жалостливые голоса. Шаффа не помнит обладателей рук или голосов. Ему помогают лечь в проволочное кресло. (Нет, узлы не первые их использовали.) Кресло сложное, автоматическое, работает гладко, даже хотя что-то в нем, на взгляд Шаффы, кажется старым. Оно жужжит и подстраивается и вертит его, пока он не оказывается подвешен лицом вниз под ярким искусственным светом, лицо его охватывают твердые прутья, а затылок открыт миру. Волосы его коротки. За спиной и над собой он слышит, как опускаются какие-то древние механизмы, столь заумные и диковинные, что их названия и прежнее назначение давно забыты. (Он вспоминает, что примерно в это время узнал, что первоначальная цель может быть легко извращена.) Вокруг он слышит сопение и умоляющие голоса других, приведенных сюда вместе с ним – детей. Он понимает, что в этом воспоминании он ребенок. Затем он слышит, как остальные дети кричат следом на фоне жужжащего, режущего звука. Также слышен низкий водянистый гул, которого он больше никогда не услышит (но он будет очень знаком тебе и любому другому орогену, который хотя бы раз подходил близко к обелиску), поскольку с этого момента его сэссапины будут переориентированы, сделаны чувствительными к орогении, а не волнениям земли.

Шаффа вспоминает борьбу – даже ребенком он сильнее большинства. Он почти высвобождает голову и тело прежде, чем механизмы достают его. Именно потому первый разрез пошел неправильно, гораздо ниже по шее, чем следует, и он чуть не погиб на месте. Аппарат не останавливается, подстраивается. Он ощущает его холод, когда в него погружается полоска железа, сразу же ощущает холод чужого присутствия в себе. Кто-то зашивает его. Боль чудовищна и никогда по-настоящему не прекращается, хотя он научится достаточно облегчать ее, чтобы функционировать – как все, пережившие имплантацию. Например, улыбка. Эндорфины облегчают боль.

…Эпицентр, камера с высоким потолком в сердце Главного здания и знакомый искусственный свет, идущий вперед и вокруг разверстого провала, из стен которого растут бесчисленные полоски железа. Он и прочие Стражи смотрят на маленькое изрезанное тело на дне ямы. Дети то и дело находят это место, бедные глупые создания. Не понимают, что ли? Земля действительно злой, жестокий, и Шаффа всех их защитил бы от этого, если бы мог. Это выжившая – одна из детей, приписанных к Стражу Лешет. Девочка сжимается при приближении Лешет, но Шаффа знает, что Лешет оставит ее в живых. Лешет всегда была мягче, добрее, чем следовало бы, и ее дети страдают из-за этого…

…Дорога и постоянно резко отводящие глаза чужаки, которые видят его льдистые радужки и постоянную улыбку. Осознание, что они видят что-то неправильное, даже если сами не понимают, что именно. Раз вечером в гостинице была одна женщина, которая пытается быть скорее заинтересованной, чем испуганной. Шаффа предупреждает ее, но она настаивает, и он ничего не может сделать, только думать о том, как удовольствие на много часов загонит боль в угол, может, на всю ночь. Хорошо почувствовать себя человеком хотя бы ненадолго. Но, как и предупреждал, он возвращается назад через несколько месяцев. У нее ребенок в чреве, хотя она и говорит, что его нет, но он не может допустить неопределенности. Он берет кинжал из черного стекла, сделанный в Уорренте. Она была добра к нему, так что он целится только в ребенка; он надеется, что она выкинет труп и останется в живых. Но она в ярости, в ужасе, зовет на помощь и хватается за собственный нож. Больше никогда, решает он, убивая всех – всю ее семью, десяток посторонних, половину деревни, когда они набрасываются на него толпой. Больше он никогда не забудет, что он не человек и не был им никогда.