Врата Обелиска

Нэссун, проводя дни в Найденной Луне, вечером обычно возвращается домой. Джиджа поселился в доме в Джекити, и каждый раз, как она возвращается, в доме появляются новые признаки обжитости, которые ей нравятся: на удивление яркая синяя краска на старой деревянной двери; свежие опилки в маленьком огородике, хотя он чахнет по мере сгущения пепельных облаков; коврик в маленькой комнате, предназначенной для нее, который он выменял на стеклянный нож. Комната не такая большая, как была в Тиримо, но в ней есть окошко, выходящее на лес вокруг плато Джекити. За лесом воздух достаточно прозрачен, и она порой может видеть берег – далекую белую полосу сразу за зеленью леса. За ним лежит голубой простор, манящий ее, хотя отсюда там не на что смотреть кроме как на клин голубизны. Она никогда не видела моря так близко, и Эйтц рассказывает ей о нем замечательные истории: оно пахнет солью и странной жизнью; оно омывает такую штуку, как песок, в нем мало что растет из-за соли; иногда его твари извиваются или булькают – вроде крабов и кальмаров или пескозубов, хотя последние, как говорят, появляются только Зимой. Там постоянная опасность цунами, вот почему никто не живет у моря, если может, – и действительно, через несколько дней после того, как Нэссун и Джиджа добираются до Джекити, она скорее сэссит, чем видит последствия большого землетрясения далеко на востоке, далеко от моря. Она сэссит также дрожь, вызванную сдвигом чего-то большого, ударившую затем в землю на побережье. Она радуется, что она далеко.

И все же приятно снова иметь дом. Жизнь начинает казаться нормальной впервые за очень долгое время. Раз вечером за ужином Нэссун рассказывает отцу то, что Эйтц говорил ей о море. Он смотрит скептически, затем спрашивает, где она такое слышала. Она рассказывает ему об Эйтце, и он становится очень тихим.

– Это парень-рогга? – спрашивает он через мгновение.

Нэссун, чей инстинкт наконец послал сигнал тревоги – она отвыкла уже отслеживать перемены настроения Джиджи, – замолкает. Но поскольку он разозлится, если она не заговорит, она в конце концов кивает.

– Который?

Нэссун прикусывает губу. Эйтц, однако, под опекой Шаффы, а она знает, что Шаффа не позволит никому из своих орогенов пострадать. Потому она говорит:

– Старший. Высокий, очень черный и длиннолицый.

Джиджа продолжает есть, но Нэссун видит, как играют на его скулах желваки, что не имеет отношения к пережевыванию пищи.

– Тот побережник. Я видел его. Я не хочу, чтобы ты впредь с ним разговаривала.

Нэссун глотает и осмеливается спросить.

– Я должна разговаривать с остальными, папа. Так мы учимся.

– Учитесь? – поднимает взгляд Джиджа. Он сдержан, но в бешенстве. – Сколько этому парню, двадцать? Двадцать пять? И он по-прежнему рогга. По-прежнему. Он уже должен был бы излечиться.

На миг Нэссун теряется, поскольку к концу урока в последнюю очередь думала об излечении себя от орогении. Ну да, Шаффа говорил, что такое возможно. А – и Эйтц, которому всего восемнадцать, но в голове Джиджи он явно старше, слишком взрослый, чтобы не исцелиться, если бы он хотел. С холодком внутри Нэссун осознает: Джиджа начинает сомневаться в утверждении Шаффы о том, что избавление от орогении возможно. Что он сделает, если узнает, что Нэссун больше не желает быть исцеленной?

Ничего хорошего.

– Да, папа, – кивает она.

Это успокаивает его, как обычно.

– Если тебе приходится разговаривать с ним во время ваших уроков, ладно. Не хочу, чтобы Стражи сердились на тебя. Но кроме этого с ним не разговаривай. – Он вздыхает. – Мне не нравится, что ты столько времени там проводишь.

До конца ужина он ворчит на эту тему, но ничего плохого не говорит, так что в конце концов Нэссун расслабляется.

На другое утро в Найденной Луне она говорит Шаффе:

– Мне надо научиться скрывать, что я лучше всех.

Шаффа несет вверх по холму в Найденную Луну две сумки, когда она это говорит. Они тяжелые, а он необычно силен, но даже ему приходится попотеть, так что она не пристает к нему с ответом, пока он идет. Когда он добирается до одного из крохотных хранилищ их жилья, он ставит сумки на землю и переводит дух. Проще хранить припасы для кормления детей здесь, наверху, чем бегать вверх-вниз по Джекити в тамошние хранилища или в общую столовую.

– Ты в безопасности? – спокойно спрашивает он. Вот за это она его и любит. Она кивает, прикусывает нижнюю губу, потому что неправильно, что ей приходится сомневаться в собственном отце. Он смотрит на нее долгим, тяжелым взглядом, и в нем она видит холодное раздумье, говорящее ей, что он начинает подумывать о самом простом способе решения этой проблемы.

– Не смей! – выкрикивает она.

Он поднимает бровь.

– Нет?.. – с вызовом говорит он.

Нэссун прожила год в мерзости. Шаффа хотя бы чист и незамысловат в своей грубости. Потому ей проще стиснуть зубы и поднять подбородок.

– Не смей убивать моего отца.

Он улыбается, но глаза его по-прежнему холодны.