– Да это ты не должна ничего трогать. Тебе не давали разрешения сюда входить, и ты это знаешь. Пошли.
– Нет. – Тонки садится на корточки рядом со странным низким цоколем в центре комнаты. Он похож на кристалл, срезанный посередине: ты видишь (мерцающее, нереальное) основание, растущее с потолка, и этот цоколь является его (мерцающий синхронно с ним) продолжением, но между ними пять футов пустого пространства. Поверхность цоколя срезана так гладко, что сверкает, как зеркало, – и только поверхность остается постоянной, хотя вся остальная часть мерцает.
Сначала ты думаешь, что это ничего не значит. Но Тонки всматривается в поверхность цоколя так пристально, что ты подходишь к ней. Когда ты нагибаешься, чтобы посмотреть получше, она поднимает взгляд, чтобы встретиться с твоим, и ты потрясена тем, что в ее глазах едва скрываемое ликование. Не то чтобы ты была ошарашена, ты уже хорошо знаешь ее. Ты потрясена тем, что это неприкрытое ликование и ее обновленные, не спрятанные короткие чистые волосы и опрятная одежда превращают ее во взрослую версию Биноф, которой ты восхищаешься, словно никогда прежде не видела ее.
Но это не важно. Ты сосредоточиваешься на цоколе, хотя тут есть на что посмотреть и кроме этого: более высокий цоколь в задней части комнаты, над которым парит миниатюрный обелиск высотой в фут такого же изумрудного цвета, что и пол; еще один цоколь, над которым также парит продолговатый обломок камня; несколько пустых квадратов, встроенных в стену со странной схемой какого-то оборудования; несколько панелей вдоль стены под ними, на каждом счетчики, измеряющие что-то непонятное в цифрах, которые ты не можешь расшифровать. Однако на большом цоколе находятся наименее выдающиеся предметы в зале: шесть маленьких металлических осколков, каждый не толще иглы и не длиннее ногтя твоего большого пальца. Они не из того же самого серебристого металла, из которого сделаны древнейшие структуры Кастримы; этот металл гладкий и темный, с едва заметным красным пыльным отливом. Железо. Удивительно, как оно не окислилось за все годы существования Кастримы. Разве что…
– Это ты их сюда положила? – спрашиваешь ты Тонки.
Она внезапно впадает в гнев.
– Да уж, конечно, я проникла в сердце этого артефакта мертвой цивилизации, нашла самое опасное устройство в ней и тут же сунула туда куски ржавого металла! Не будь дурой, пожалуйста.
Хотя ты отчасти заслужила этот упрек, ты слишком заинтригована, чтобы по-настоящему разозлиться.
– С чего ты взяла, что это самое опасное здешнее устройство?
Тонки показывает на скошенный край цоколя. Ты присматриваешься и моргаешь. Материал здесь не такой гладкий, как остальная часть кристалла; на краю глубоко выгравированы какие-то знаки и письмена. Письмена те же самые, что тянутся вдоль стенных панелей. И они горят красным, этот цвет словно истекает и дрожит прямо над поверхностью материала.
– И вот еще, – говорит Тонки. Она поднимает руку и вытягивает ее в сторону поверхности цоколя и металлических осколков. Внезапно красные буквы выскакивают в воздух – ты не можешь лучше описать это. В мгновение они увеличиваются и поворачиваются к тебе, озаряя воздух на уровне твоих глаз безошибочным предостережением. Красный – это цвет лавовых резервуаров. Это цвет озера, в котором гибнет все, кроме ядовитых водорослей: признак неотвратимого взрыва. Некоторые вещи не меняются для всех времен и культур, ты в этом уверена.
(В общем и целом ты ошибаешься. Но в этом конкретном случае ты права.)
Собравшиеся смотрят во все глаза. Хьярка подходит ближе и поднимает руку, пытаясь коснуться парящих букв; ее пальцы проходят сквозь них. Юкка обходит цоколь в невольном восхищении.
– Я замечала такое прежде, но никогда не уделяла этому внимания. Буквы поворачиваются вместе со мной. – Они не двигаются. Но ты наклоняешься в сторону – и точно, буквы чуть поворачиваются, чтобы смотреть на тебя. Тонки нетерпеливо отводит руку, смахивает с дороги руку Хьярки, и буквы становятся плоскими и снова возвращаются в неподвижность на краю цоколя. – Однако барьера тут нет. Обычно артефакты какой-нибудь мертвой цивилизации –
– А ты на самом деле можешь прикоснуться к этим предметам? – Ты тянешь руку к одному из кусочков железа, игнорируя предостережение, когда оно вспыхивает в воздухе. Тонки шипит на тебя так резко, что ты отдергиваешь руку, как ребенок, застуканный за чем-то недозволенным.
– Я
Ты стискиваешь челюсти, но ты заслужила этот упрек, и ты в достаточной степени мать, чтобы не отрицать этого.
– И как давно ты сюда приходишь? – Юкка садится на корточки рядом со спальным матрасом Тонки.