Врата Обелиска

Ты действуешь прежде, чем успеваешь подумать. Тонки в чем-то твоя – как Хоа, как Лерна, как Алебастр, словно в отсутствии детей ты пытаешься усыновить всех, кто затронул тебя эмоционально хотя бы на миг. Ты даже не любишь Тонки. И все же у тебя сводит нутро, когда ты хватаешь ее за запястье и видишь, как по ее руке струится кровь.

– Что за…

Тонки бросает на тебя короткий, полный звериной паники взгляд. Затем она дергается и кричит снова, и ты тоже чуть ли не вскрикиваешь, когда что-то шевелится под твоим большим пальцем.

– Та ржавь? – выдает Юкка. Хьярка вцепляется в руку Тонки, помогая ее держать, поскольку в панике Тонки бешено бьется. Ты справляешься со своим необъяснимым жестоким отвращением достаточно, чтобы не убирать пальцы и повернуть кисть Тонки так, чтобы как следует на нее посмотреть. Да. Что-то движется у нее под кожей. Оно прыгает и дрожит, но неумолимо продвигается наверх, по большой вене. Оно достаточно крупное, чтобы быть осколком железа.

– Злой Земля, – говорит Хьярка, бросая короткий встревоженный взгляд на лицо Тонки. Ты подавляешь внезапный истерический смех от непреднамеренной иронии Хьярки.

– Мне нужен нож, – говоришь ты. Тебе самой собственный голос кажется невероятно спокойным. Юкка наклоняется, видит то, что видишь ты, и ругается.

– Ох, блин, ржавь, дерьмо, – стонет Тонки. – Выньте его! Выньте его, и я никогда больше сюда не сунусь!

Это ложь, но, наверное, в этот момент она верит своим словам.

– Я могу выгрызть его. – Хьярка поднимает на тебя глаза. Ее заостренные зубы похожи на маленькие бритвы.

– Нет, – говоришь ты, уверенная, что эта штука влезет в Хьярку и устроит то же самое. А языки резать труднее, чем руки.

– Нож! – рявкает Юкка Опорам – той, со стеклянным армированным ножом. Он острый, но маленький, предназначенный скорее для того, чтобы резать веревки, а не чтобы быть оружием, – если не попадешь в жизненно важную точку, придется тыкать человека миллион раз, чтобы убить. Это все, что у тебя есть. Ты продолжаешь держать кисть Тонки, поскольку она мечется и рычит, как животное. Кто-то сует нож тебе в руку лезвием вперед. Кажется, сто лет уходит на то, чтобы переложить его как надо, но ты не отрываешь взгляда от этого рывками продвигающегося вперед под коричневой кожей Тонки предмета. Куда эта ржавь ползет? Ты слишком испугана, чтобы думать об этом.

Но прежде чем ты успеваешь приставить нож к нужному месту, чтобы вырезать эту подвижную штуку, она исчезает. Тонки снова кричит душераздирающим и полным ужаса голосом.

Ты ударяешь ножом, делаешь глубокий разрез прямо над локтем, который должен оказаться впереди этой штуки. Тонки стонет.

– Глубже. Я чувствую ее.

Глубже – это по кости, но ты стискиваешь зубы и режешь глубже. Кровь повсюду. Не слушая сбивчивое дыхание и шипение Тонки, ты пытаешься достать эту ржавь – даже хотя в душе ты боишься, что, если ты найдешь ее, она войдет и в твою плоть.

– Артерия, – задыхается Тонки. Ее трясет, она выдавливает каждое слово сквозь зубы. – Как ржавая высокая дорога до… Сэсса-а-а-ахх! Блин! – Она пережимает нижнюю часть бицепса. Это выше по руке, чем ты ожидала. Попав в более крупные артерии, эта штука теперь движется быстрее.

Сэсса. Какое-то мгновение ты смотришь на Тонки, оцепенев от осознания того, что она пыталась сказать – сэссапины. Юкка тянет руку мимо тебя и туго перетягивает руку Тонки прямо ниже дельтовидной мышцы. Она смотрит на тебя, но ты понимаешь, что осталось только одно. Крохотным ножом не получится… но есть и другое оружие.

– Держи ее руку прямо. – Не глядя, послушались ли Юкка и Хьярка, ты хватаешь Тонки за плечо. Ты думаешь о том трюке Алебастра – о маленьком, туго сплетенном, локализованном торусе вроде тех, при помощи которых он убивал кипячей. На сей раз ты используешь его, чтобы внедриться в руку Тонки и заморозить маленький осколок железа. С надеждой на удачу. Но когда ты простираешь сознание и закрываешь глаза, что-то сдвигается.