Врата судьбы. Занавес. Забытое убийство. Рассказы

— Да. Он требует предельного мастерства. Тут нужно точно угадать, как и когда будет нанесен удар, и быть наготове, чтобы безошибочно явиться в нужный психологически оправданный момент. Надо действовать так, чтобы, если и не поймать убийцу за руку, тем не менее конкретно и доказательно обвинить его в преступном намерении.

— Это, мой друг, — продолжал Пуаро, — дело чрезвычайно трудное и тонкое, и я совершенно не поручился бы за успех. Я умею быть изощренным, но не настолько.

— Какой же путь вы предпочтете здесь?

— Может быть, сразу все три. Первый из них наиболее труден.

— Почему? Я думал, он самый легкий.

— Да, если вы знаете, кто должен стать жертвой. Но в данном случае я этого не знаю, понимаете?

— Да? — машинально спросил я.

Потом до меня начало доходить, в каком трудном положении мы находимся. Все-таки есть, должна быть некая нить, связывающая все упомянутые преступления, к сожалению, мы не знаем, что это за нить. Мотив, жизненно важная часть расследования, отсутствует. А без него мы не можем сказать, кому грозит опасность.

Увидев по моему лицу, что я все понял, Пуаро кивнул.

— Видите, мой друг, насколько все сложно.

— Да, — сказал я. — Вижу. Вы ведь до сих пор не обнаружили связи между всеми этими случаями?

Пуаро помотал головой.

— Нет.

Я снова задумался. В первых трех случаях мы, казалось бы, имеем дело с обычным криминалом, хотя на самом деле все, возможно, совсем иначе…

Я спросил:

— Вы уверены, что деньги здесь ни при чем? Как, например, в деле Эвелин Карлайл?

— Кажется, не при чем. Вы же знаете, Гастингс, я всегда прежде всего ищу финансовые мотивы.

Это правда. Если речь шла о деньгах, Пуаро не боялся выглядеть циником.

Я снова погрузился в размышления. Может быть, что-то вроде вендетты? Пожалуй, такое предположение больше согласуется с ситуацией. Но и тут не хватало связующей нити. Мне вспомнился случай — серия немотивированных убийств. А потом выяснилось, что все жертвы были членами суда присяжных, а убийцей — человек, которого они когда-то приговорили к наказанию. Мне вдруг пришло в голову, что теперь мы столкнулись с чем-то подобным. Стыдно признаться, но я ничего не сказал Пуаро о своей догадке. Каким героем я себя почувствую, когда преподнесу своему другу готовое решение.

— Скажите же мне, кто этот «Икс»?

— Нет, этого я вам не скажу, — к моей великой досаде отрезал Пуаро.

— Какой вздор! Почему?

Глаза у него сверкнули.

— Потому что вы, mon ami, все тот же старина Гастингс. У вас на лице все написано. Не хочу, чтобы вы уставились на «Икс», разинув рот, с выражением: «Так вот он, убийца».

— Уверяю вас, если нужно, я способен быть артистом…

— Когда вы стараетесь, выходит еще хуже. Нет-нет, mon ami, мы с вами должны хранить инкогнито. А потом внезапно и быстро атаковать.

— Ах вы старый упрямец! А я собирался было…

Пришлось замолчать, так как в дверь постучали. Пуаро сказал: «Войдите», и в комнату вошла моя дочь Джудит.

Мне бы хотелось ее описать, но я никогда не умел этого делать.

Рослая, голову держит высоко; темные брови, нежная линия щек, волевой подбородок, строгая, почти суровая складка губ. Вид серьезный, слегка пренебрежительный; в ее облике мне всегда чудится что-то трагическое.

Джудит не подошла ко мне, не поцеловала — это не в ее духе. Только улыбнулась и бросила:

— Привет, папа.

Улыбка у нее была застенчивая и немного смущенная, но несмотря на ее сдержанность я почувствовал, что она мне рада.

— Ну вот… прибыл, — сказал я, ощущая себя немного глуповато, как это часто случается, когда мне приходится общаться с молодежью.

— И хорошо сделал, — заметила Джудит.

— Я ему расписывал нашу кухню, — сказал Пуаро.

— Что, очень дурная? — спросила Джудит.

— Дитя мое, что за вопрос! У вас на уме одни пробирки и микроскопы. А средний палец вечно запачкан метиленовой синью. Плохо придется вашему мужу, коль скоро вы станете пренебрегать интересами его желудка.

— У меня не будет мужа.

— Еще как будет. Иначе для чего Bon Dieu[145] вас создал?

— Думаю, много для чего.

— Le marriage[146] — это главное.

— Ладно уж, — сказала Джудит. — Найдите мне хорошего мужа, и я позабочусь о его желудке.

— Она надо мной смеется, — сказал Пуаро. — Когда-нибудь она поймет, что старики — мудрый народ.

В дверь снова постучали, и вошел доктор Франклин. Это был высокий угловатый человек лет тридцати пяти с решительным подбородком, рыжими волосами и ярко-голубыми глазами. По-моему, я не встречал более неуклюжего малого — он то и дело рассеянно на что-то натыкался. Налетев на ширму за креслом Пуаро, он обернулся к ней и машинально пробормотал:

— Прошу прощения.

Я чуть было не засмеялся, но заметил, что Джудит и бровью не повела. Видимо, привыкла.

— Вы ведь помните моего отца, — сказала она.

Доктор Франклин нервно вздрогнул, повел плечами, прищурился и воззрился на меня в упор. Потом неловко сунул мне руку и смущенно проговорил:

— Да-да, конечно, здравствуйте. Наслышан о вашем приезде… Так вы считаете, — обратился он к Джудит, — нам следует переодеться? А то после обеда мы могли бы продолжить. Если у нас будет заготовлено еще несколько предметных стекол[147]…