Врата вечности

Дни, которые Антонио Гомес провел в ожидании розыгрыша рождественской лотереи, были самыми счастливыми и одновременно самыми мучительными в его жизни. Он то возносился в своих мечтах до самых небес, представляя, как в одночасье обогатится, то падал в бездну отчаяния при мысли, что потратил все свои деньги зря, прельстившись пустыми надеждами.

Антонио Гомес всю свою жизнь был ревностным католиком. Накануне розыгрыша он зашел в храм и купил свечу, которую поставил перед образом Богоматери.

— Пресвятая Дева Мария, прошу тебя, снизойди до самого жалкого из своих рабов, — шептал Антонио Гомес, преклоняя колени в молитве и не чувствуя холода каменных плит. — Даруй мне выигрыш в рождественской лотерее, и уже никогда и ни о чем я не попрошу тебя. Клянусь!

А на следующий день Антонио Гомес выиграл. И не несколько жалких песо, а громадную сумму. На его билет выпал джек-пот.

Сказать, что Антонио Гомес был счастлив — не сказать ничего. У него словно выросли крылья за спиной, и он не ходил по грешной земле, а парил в небесах, подобно ангелу. Его мысли путались, стремительно сменяя друг друга. Он даже забыл поблагодарить Деву Марию, настолько был занят подсчетом того, на сколько лет безбедной жизни ему хватит выигранной суммы.

Как оказалось, не на несколько лет, а на несколько жизней, вздумай он даже вымостить серебряными монетками весь двор перед своим домом.

И когда он это понял, то загрустил. Выходило, что почти всю свою жизнь он прожил в нищете, а после смерти его деньги достанутся неизвестно кому, потому что забрать свое богатство с собой на тот свет еще никому не удавалось. Это было несправедливо.

Антонио Гомес был уже стар. Если бы он был уверен, что проживет еще много лет, то не стал бы так расстраиваться. Он успел бы потратить значительную часть своего капитала. Приобрел бы шикарный дом в центре Мадрида, завел слуг, ел бы на золотых блюдах, а пил из золотых кубков. В конце концов, женился бы, наплодил детей и оставил свои деньги им. Было бы не так жалко умирать, расставаясь со своим богатством.

Но его здоровье было подточено нищенской жизнью. Сердце, желудок и печень почти беспрерывно терзала боль, а голова начинала болеть при малейшей перемене погоды. Все указывало на то, что он мог умереть в любой день и даже час.

До этого Антонио Гомес не страшился смерти, наоборот, считал ее благом для себя, истерзанного заботами и болезнями. Но приобретя несметное богатство, он ужаснулся одной только мысли, что когда-нибудь неизбежно умрет.

Деньги принесли Антонио Гомесу не счастье, как он ожидал, а страдания. Он терзался день и ночь, размышляя о жизни, дарованной людям, но такой жестокой и несправедливой к ним. Жизнь как будто была дана людям в наказание, а не во благо.

И однажды Антонио Гомес пришел к мысли, что лишь продлив его жизнь, Господь Бог мог бы исправить эту несправедливость. Хотя бы по отношению к нему, Антонио Гомесу.

Но Антонио Гомес не остановился на этом. Он задумался о справедливости, которая явилась бы следствием работы Господа Бога над своими ошибками. А затем, подхваченный бурным потоком логических умозаключений, он начал думать и о Высшей справедливости.

И пришел к выводу, что Высшая справедливость заключается в бессмертии, которая была дарована Адаму, первому созданному Богом человеку, и отнята у него по вине неразумной Евы, уговорившей мужа вкусить запретный плод с Древа познания добра и зла.

После этого Антонио Гомес пришел в храм, встал напротив образа Богоматери и обратился к ней со словами:

— Пресвятая Дева Мария! Не останавливайся на полпути. Даровав мне богатство, даруй и бессмертие!

Разум Антонио Гомеса был помрачен настолько, что он уже не просил, а требовал от Богоматери выполнить свое желание. И он даже не зажег свечи перед ее образом, так же как не склонил правое колено перед дарохранительницей, входя в храм.

Ряды молитвенных скамеек были пусты, исповедальни тоже. Гулкое эхо гуляло под сводами храма, повторяя слова Антонио Гомеса. Внезапно дверь храма приоткрылась, пропустив полоску солнечного света, которая тут же погасла. Вошел высокий худощавый мужчина, с вытянутым аскетическим лицом и сверкающими даже в полумраке собора глазами. Он был одет в черный костюм с белой полоской под воротником темно-синей рубашки. Одежда выдавала в нем священника, как и его привычки — он первым протянул руку, здороваясь. Антонио Гомес, сам того не желая, пожал его руку и невольно содрогнулся, ощутив ее ледяной холод. Он как будто прикоснулся к камню, а не живой плоти.

— Hola, — сказал незнакомец, приветствуя Антонио. — Простите, но я, сам того не желая, услышал вашу молитву, когда входил в храм.

Антонио Гомес уже чувствовал раскаяние из-за того, что он совершил. Поэтому он сказал:

— Вам послышалось, святой отец. Прощайте!

И он хотел уйти. Но незнакомец задержал его, положив руку на плечо. И Антонио Гомес снова содрогнулся, почувствовав на этот раз не только ее холод, но и тяжесть. Он не смог даже сдвинуться с места, настолько была тяжела эта рука.

— No hay nada imposible, — сказал незнакомец. — Нет ничего невозможного.