Врата времени

В голосе Красвелла звучала позабавившая меня воинственность, когда он без особой надобности сообщил: «Мы здесь, коварная Гарор!» и посмотрел на меня выжидательно.

Коварная Гарор откликнулась сразу же:

— Дерзкие безумцы, вы здесь, чтобы умереть!

Мм-м-м, какой голосок!.. Прямо виолончель Пятигорского![25]

Я готов был восхищаться фантазией Красвелла. Но неужели он может сочинить такое целиком из головы? Скорее — рисовал портрет с натуры. Какая-то из его знакомых (мне бы такую знакомую!) всплыла из запасников его памяти, как Майкл О’Фаллин и тот мордатый шоферюга — из моей.

— Лакомый кусочек! — прокомментировал я. — Не забыть бы мне, Красвелл, спросить у тебя потом телефон оригинала!

И тут я повел себя не по-джентльменски (до сих пор об этом жалею!). Я взял и ляпнул:

— Разве вы не знаете, что в этом сезоне мини уже не носят?

Я уставился на ее ножки. Юбка тут же удлинилась до щиколоток, как положено вечернему платью.

Красвелл метнул яростный взор на свою приятельницу — и подол подскочил до колен. Я опять довел его до модной длины. И тут юбка запрыгала вверх-вниз, как взбесившиеся жалюзи: этакое состязание воображений, где полем битвы служила пара превосходных ножек! Зрелище было волнующее — при том, что зеленые глаза Гарор вспыхнули негодованием. Похоже, она чувствовала малоприличную суть происходящего.

Вдруг Красвелл испустил отчаянный вопль, одновременно яростный и жалобный, словно у дюжины горластых младенцев сразу отняли любимые погремушки, — и пикантная сцена исчезла в черном дыму.

Когда дым рассеялся, Красвелл стоял в той же позе, но без меча. Одежда его была прожжена и разорвана, на руках запеклась кровь.

Мне сильно не понравился его взгляд. На этот раз я уж очень больно наступил на любимую мозоль его подсознания.

— Что, не выдержал? — миролюбиво поинтересовался я. — Небось опять пропустил главу? Ты хоть расскажи, что там было. — Почему-то это прозвучало не так небрежно, как мне хотелось бы.

Он ответил резко:

— Мы схвачены и приговорены к смерти, Нельпар. Мы узники Змея, и ничто не может нас спасти, ибо я лишен Меча, а ты — своей волшебной силы. И заключены мы в Яму Зверя, где ничто не оградит нас от его пасти. Это конец, Нельпар! Это конец...

Его пронзительные глаза смотрели на меня не отрываясь. Я сам попытался отвести взгляд — и не смог.

Довел я Красвелла своим кривляньем! Его оскорбленное подсознание собрало все наличные ресурсы и подчинило их одной цели — расправиться со мной. Желание это оставалось неосознанным — он мог и не знать, за что меня ненавидит, — но эффект вышел чертовски сильный.

Впервые с той минуты, как я вломился к нему в мозги, мне пришлось задуматься: а насколько это, в сущности, порядочно?

Я, конечно, желал ему только добра, но... грезы — дело святое.

Сомнения подтачивают уверенность. Где нет уверенности — там открыта дверь страху.

Совсем другой голос — тихий, шелестящий голос Стива Блэкистона: «...нет, если не пойдешь у него на поводу...» Мой голос: «...так шанс угодить на койку в соседней палате ты предлагаешь мне?» — «...нет, если...» — «...если не пойдешь у него на поводу...» А сам-mo Стив побоялся сюда лезть, так ведь? Ну скажу я ему пару ласковых, когда выберусь... Если выберусь... если...

Эта история уже потеряла для меня всякую привлекательность.

— Брось, Красвелл, — сказал я хрипло. — Хватит ломать комедию... а то, ей-богу, дам в морду — и ты это почувствуешь, в сознании ты или в подсознании!

— Это слова глупца, — ответствовал он холодно, — а мы оба на пороге смерти!

Голос Стива: «...симпатическая магия... воображение... если Маршем вообразит, что одно из его фантастических созданий убьет его — он больше не проснется...»

Так и есть. Сюжет, где герой будет убит. И он хочет, чтобы мы оба были убиты. Но меня-то он не может убить! Или может? Мог ли Блэкистон знать, на что способен инстинкт смерти в двух противоестественно соединенных разумах?

Говорят же психиатры, что этот инстинкт есть у каждого, только глубоко запрятан в подсознании... Но здесь-то до него докапываться не надо — вот он, так и сверкает в глазах Маршема Красвелла.

Человек сбежал от реальности в мир грез, а его и там достали. И единственное место, где он может еще по-настоящему укрыться, — это в смерти.

Красвелл, наверно, почувствовал мои сомнения и растерянность — они ведь делали меня беззащитным перед его свирепым, распаленным, жаждущим покончить со мной воображением! Величественным жестом шекспировского героя, предваряющего последний акт, он представил мне своего монстра.