Времена Амирана (СИ)

Но, как бы то ни было, а, согласно древним хроникам, с помощью этого обряда удавалось загонять обратно, в могилы, вышедших оттуда мертвецов. Поможет ли этот способ в данном конкретном случае, никто, разумеется, не знал. Но попробовать стоило.

— …Иомус дате изаурум бене! — Торжественно возгласил Онуфрий.

Все! Последние слова сказаны. Три руки синхронно вознесли над гробом три смертоносных жала.

***

Время перестало существовать. Его не было, был один миг, внутри которого застрял бедный скиталец по подземелью. Поэтому когда Урлах увидел это, сказать было невозможно. Вдруг перед ним возникла светлая вертикальная полоса. Совсем не яркая полоса, но на фоне окружающего мрака она была заметна. Вот так же шел свет из той комнаты, где сидели его потерянные ныне друзья, когда он набрел на них. И вот, он нашел их снова!

Урлах радостно, чуть не бегом, достиг двери, ведущей к свету и жизни, и хотел уже с радостным воплем ввалиться внутрь, радуясь уже тому, что может, в кои-то веки, обрадовать кого-то самим фактом своего появления. Однако перед самой дверью что-то заставило его сдержать порыв и остановиться. Что-то было не так, но что именно, он еще не понял. И он осторожно, в достаточно широкую щель, заглянул внутрь.

Да, это было другое помещение. Гораздо больше того, где он угощался вином. В глубине было светлее. Там находился источник света, но его загораживала хорошо заметная на этом светлом фоне человеческая фигура. И, кажется, не одна. Нет, определенно, там было несколько человек. Интересно, что они там делают? Урлаху стало любопытно, но это любопытство было смешано со страхом. Он прислушался. Кто-то из тех, кого он видел, что-то говорил. Говорил, не прерываясь, на одной ноте, как церковники в храмах читают молитвы. Надо было или уходить отсюда, снова туда, в мрак и безвременье, или зайти с риском нарваться на неприятности.

Урлах вздохнул и тихонько, приотворив дверь чуть пошире, только чтобы пролезла его щуплая фигура, скользнул внутрь. Никто его не заметил, никому он не помешал, и это было хорошо. Это приободрило скитальца, и он сделал еще шаг, потом еще…

Шаг за шагом преодолев пространство между дверью и тем местом, где был свет и стояли люди, Урлах увидел, наконец, все. Четыре человека в черных плащах стояли вокруг возвышения. По краям этого возвышения горели свечи, а в центре, окруженный этими свечами, стоял открытый гроб.

Похоже, кто-то умер и над ним сейчас проводится прощальный обряд. Почему, вот только, здесь? В этом мрачном подвале? И кто это?

Урлах сделал еще шаг, оказавшись уже совсем рядом с тем, кто стоял к нему спиной. Он мог бы с этого места разглядеть лицо стоящего напротив, если бы оно не было скрыто в тени надвинутого капюшона. Лица того, кто лежал в гробу, он тоже не видел. Не видел он и того, что обычно бывает в таких случаях — цветов, расшитых покрывал… Гроб был какой-то совсем уж бедный. В таких гробах хоронят найденных бездомных. И покойник, похоже, лежал прямо на голых досках, чего вообще не бывает. Даже если хоронят какого-нибудь никому не нужного бродягу, внутрь обязательно хоть дерюжку, да постелют. Слишком какие-то получались экономные похороны.

Так, а что это они делают? Немногочисленные волосы зашевелились на затылке невольного соглядатая. Голос читавшего молитву сделался громче, тон его выше, и вдруг прервался. В наступившей торжественной тишине в воздух поднялись три руки, и в руке стоящего напротив Урлах отчетливо разглядел кинжал. Что они хотят?!.

Ужас парализовал грудь Урлаха, не давая выдохнуть. Руки двинулись вниз, а Урлах вдруг услышал дикий вопль, и, прежде даже, чем понял, что это орет он сам, обнаружил себя, дикими скачками убегающим от этого страшного места.

Художник со скульптором постарались на славу. Геркуланий, лежащий сейчас в гробу, получился, ну, прямо, живее всех живых. С мастерами щедро расплатились, а потом тихо удавили обоих. Не экономии ради презренного металла, а исключительно для сохранения тайны, могущей повредить, в случае ее разглашения, вящей славе Единой Правоверной церкви.

Онуфрий смотрел на восковое лицо. Вот она, та точка, куда сейчас вонзится заговоренный стилет. Он был предельно собран и сосредоточен, ни судорожно бьющееся сердце, ни мокрая спина, ни волосы, шевелящиеся под капюшоном плаща, не могли его отвлечь. Промахнуться было нельзя, рука не должна дрогнуть. И она не дрогнула. Сверкнул металл и Онуфрий ощутил, как лезвие, преодолевая сопротивление, вошло в голову.

И тут раздался вопль. Покойник, эта восковая кукла, дрогнул и закричал. И Онуфрий не выдержал. В груди вспыхнула невыносимая боль. Он увидел, как все вдруг накренилось и стало падать. И провалилось во тьму.

***