Времена оттепели прошли. Воспоминания фотографа

Из нашей вгиковской компании Вика умерла самой первой.

Николай Губенко

Коля Губенко не был моим сокурсником. Его я застал в общежитии ВГИКа, он просто там обитал, потому что ему негде было жить. Он зачастую находился на пятом, дамском этаже, где был всеобщим любимцем – такой разбитной, с гитарой. И тогда я впервые увидел его энергетику, совершенно дьявольскую мужскую и человеческую силу. Буквально создавалось ощущение, что если надо, он спокойно успеет пробежаться по потолку. По колонне он точно мог сделать несколько шагов на своей энергии. А если разогнаться, то и по потолку не упал бы. И, конечно, безумно жаль, что от того Губенко мало что осталось… А каким он был в «Карьере Артуро Уи», дипломном спектакле во ВГИКе! Там Коля играл главную роль, и от этого спектакля трясло всю Москву, а девушки были в упоении от Коли.

К сожалению, для него не нашлось достойного киношного материала. В «Дворянском гнезде» есть эпизод, где виден его темперамент. Там он работал без каскадеров. Попробуйте запрыгнуть на лошадь, которая идет по не очень большому кругу, а потом остановить ее. Великолепна и сцена фильма, где Никита играет подгулявшего гусара, а Коля – барышника, который продает ему лошадь. Помню, после премьеры все сидели в ресторане ВТО, и Коля то ли выпил, то ли просто настроение было плохое, но отчего-то он начал доставать Андрона: «Ну да, вы же барин, а мы из села, от сохи…» И долго так, очень долго. Андрон, который такие вещи воспринимает спокойно, ни за что не крикнет, не повысит голос – он действительно барин, – пытался как-то смикшировать разговор, а Коля все нарывался на скандал, чтобы можно было закричать, рвануть на груди рубаху…

Потом, когда мы сблизились, я вспоминал тот вечер в ресторане и думал, что Коля изжил эту злость, – он ведь тоже состоялся. Но, видимо, это оказалось сильнее его. А жаль…

В качестве режиссера Губенко снял «Подранки», и было очевидно, что человек снимает о прожитом, о саднящем душу… Не о наболевшем, а о саднящем. Коля снял то, что он пережил в детском доме, и это было здорово.

А потом Коля полюбил Жанну Болотову, которая в это время была женой Коли Двигубского, прибывшего из Парижа; он говорил по-французски, был высокий и вальяжный. Таких Фаина Георгиевна Раневская называла «х… в сметане».

Однажды я встретил их в Эрмитаже. Помню, как этот франт, стоя рядом с Жанной, сказал о каком-то шедевре: «По-моему, я это видел в Лувре». Все на него обернулись – надо же, человек был в Лувре… Но вот о том, что ни Лувр, ни Эрмитаж не держат копий и потому одна и та же картина никак не может быть в обоих музеях, он не знал. «Н-да, – думаю, – ты, братец, совсем дремучий».

А теперь представьте Колю Губенко – Одесса-мама, чечеточка, блатные повадки, детдомовское прошлое. И Жанна – томная, изысканная, из дипломатического мира. С Двигубским она смотрелась органично. И все-таки Коля ее отбил. Говорят, что он и в окно лазил, и у подъезда ночевал…

Я тут, правда, не прямой свидетель, и мне приходится ссылаться на чужие наблюдения, но представляется примерно такая мизансцена – Коля объявляет Жанне: «Моей будешь, и все». И добивался ее, добивался, пока наконец не победил. Атомный был человек.

Однако Губенко всегда оставался для меня загадкой, хотя мы долгие годы были с ним в очень хороших и близких отношениях. И когда он работал на Таганке, и когда ушел оттуда, передав почти все свои роли Высоцкому. А когда умер Володя и Коля вернулся на Таганку, хотя уже был министром культуры, он поднял театр и на какое-то время завязал с кинематографом, так как понимал, что он нужен театру, что должен раздать долги. Ну, так я себе это представляю…

При нем вернулись на родину Мстислав Ростропович и Юрий Петрович Любимов. И Коля многое сделал, чтобы их вернуть. Мы даже с ним вместе встречали и Ростроповича, и Юрия Петровича в Шереметьеве. И Коля был такой счастливый…

Интересен такой штрих. В кабинете Юрия Петровича Коля поставил себе маленький столик, за которым работал и на котором стоял телефон. И он не сел за стол Юрия Петрович и ничего не тронул на нем.

А Юрий Петрович заревновал, что его актеры, с которыми он прошел огонь, воду и медные трубы, были в восторге от работы с Эфросом в «Вишневом саде», считавшего их за людей, а не за какие-то маски и краски. Это была настоящая работа с режиссером, с которым было хорошо, который им что-то рассказывал, чего-то от них добивался, а не просто требовал: громче, быстрее, еще быстрее! Мало того, актеры этого не умели скрыть. Но они и не должны были скрывать. И Юрий Петрович возненавидел их, назвав предателями и сукиными детьми…

Я – фотограф

Следует сказать, что после окончания института в 1969 году я почти два года жил на птичьих правах с ужасным заячьим страхом в общежитии ВГИКа, потому что мне некуда было деться. Я прекрасно понимал, что, вернувшись в родной город, я не смогу заработать себе на жизнь, так как в Петербурге в то время было сложнее с работой, чем в Москве.