Время алых снегов

Затопленную машину вытащили на вечерней заре. А утром щука снова находилась в своем убежище. Теперь тут чернела яма, такая же глубокая, как в давние времена. Но щука не помнила ни того, каким было ее пристанище вчера, ни того, что здесь произошло за минувшие сутки. Щука вообще ничего не запоминала. Короткая память помогала ей постоянно держаться настороже, ибо в одиночестве своем она могла надеяться только на себя. И если когда-нибудь белая, завораживающая блесна обманет ее и крепкая, как сталь, леска запоет в руке опытного рыболова, она будет со всем отчаянием одиночки драться за собственную жизнь, а пустая вода своим клокотанием распалит ее ярость, удесятеряя силу рывков. Наверное, щуке вновь повезет, как дотоле везло не раз. И, унеся на дно блесну в своей бесчувственной, железной пасти, она через минуту снова все позабудет. К чему память хозяйке дна, которую заставляют сдвигаться с места лишь инстинкты голода и страха, у которой достаточно силы, чтобы рвать самые прочные сети и лески, для которой соседи — лишь даровой корм? Неодолимая, как одно из тех темных чувств, которым позволяют угнездиться в глубинах души и набрать силу, она еще долгие годы проживет в своей яме, пугая других рыб и заставляя рыболовов вздыхать над испорченными снастями. Никто не знает, когда старые щуки сами всплывают брюхом к солнцу, если их не вытащить силой. Да и всплывают ли они сами — вот вопрос.

1968 г.

Голос земли

Звезды вокруг Ванина были безжизненно четкими, словно капли белой краски, присохшие к черному ватману. На больших высотах они никогда не мерцают. Истребитель шел по прямой, и звезды неподвижно стояли в стекле фонаря, отчего казалось, будто самолет завис в одной точке посреди мертвого пространства. Вид холодных, неживых светил был Ванину мало интересен. Его глаз не утомляла только одна звезда, но сейчас она светила ему в спину.

Уходя в стратосферу, Ванин всякий раз как бы рождался заново в реве Огня и жестоких перегрузках. Он словно выскакивал из давящей глубины на поверхность неведомого океана, где все было другим — небо, солнце, луна и звезды, а земля, когда ее не укутывала облачная пряжа, походила на размазанный снимок топографической карты.

Его жизнь в этом мире измерялась отдельными часами, но часы были огромны, как и расстояния, которые пролетал истребитель. В раскаленной утробе машины пространство и время сплавлялись в нечто единое, и постигнуть это могла только человеческая мысль.

За все свои двадцать три года Ванин не прошел по земле столько верст, сколько мог бы налетать за неделю. Наверное, поэтому Ванину казалось, что в небе он проводит большую, и притом — главную, часть жизни и наверное затосковал бы на земле без этих тяжелых часов в небе, когда десятки шкал, индикаторов, тумблеров, экранов тесно смыкаются вокруг, требуя одновременного внимания и молниеносных действий, когда даже мысль твоя летит быстрее, потому что ей приходится состязаться со скоростью истребителя.

Ванин любил свой самолет. Острокрылый, устремленный вперед, как снаряд, окрашенный в цвет стали дымчато-голубого отлива, он возникал и таял в небе, словно мираж.

Машина никогда не представлялась Ванину простым сочленением мертвых фигур металла. Он знал ее до тончайшего проводка, и все же была в ней тайна, свойственная лишь живому существу. Ее электронные глаза видели так далеко и четко, как не способна видеть и тысяча степных беркутов. Она сама безошибочно указывала Ванину положение в пространстве, вела его нужным курсом, подсказывала, когда ошибался; она предупреждала Ванина об опасности.

Только одного она не могла: обойтись без Ванина. Потому что без Ванина ее с землею связывал бы лишь радиосигнал, который легко заглушить.

Земля... Ванин любил ее гораздо больше неба. На землю он всякий раз возвращался, словно в полузабытую страну, где жил давным-давно, может быть в детстве. Он научился ходить по ней медленно, вразвалку, наслаждаясь ее твердостью и покоем. И были удивительны на ней люди, не одетые в скафандры и комбинезоны, веселые птицы и бабочки с их причудливым полетом, вечно серьезные пчелы, копошащиеся в цветах, великаны деревья, никогда не сходящие с места. Он не задумывался, откуда в нем это нарастающее удивление перед всем земным, он просто отдавался щемящей радости — видеть, ощущать и по-новому узнавать уютный мир земли с его неторопливым временем, четко очерченным пространством и разнообразием живых картин...

— Подтвердите курс автопилоту. Подтвердите курс автопилоту.

Женский голос прозвучал в кабине с мягкой настойчивостью.

— Спасибо, — ответил Ванин.