Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818—1848)

Первые шаги оказались скорее неудачными. Жорж Санд, которая вообще горячо поддержала новое начинание Леру, писала, что второй номер не представляет никакого интереса, «за исключением нескольких страниц, написанных самим Леру, да и то двенадцать лет назад». Конечно, прибавляла Санд, Леру в октябре был болен, но «боюсь, что он не отдает этому предприятию столько же сил, сколько другим»⁵³⁵. Тем не менее Пьер Леру продолжал работу над журналом и, не отказываясь полностью от публикации текстов более или менее давних, взялся все-таки сформулировать свое понимание социализма и свое несогласие, во-первых, с теориями, главенствующими в обществе и в официальных кругах (этому посвящена первая серия статей под названием «О погоне за материальными благами, или Об индивидуализме и о социализме»), а затем и с теориями своих конкурентов — фурьеристов (этому посвящены «Письма о фурьеризме», в которых он исследует интеллектуальный генезис и идейные основания этого течения; заметим между прочим, что первое из этих писем, опубликованное в июне 1846 года, называется «Фенелон и его критик»; под критиком, естественно, подразумевается Фурье). Первые статьи были написаны старательно, но вряд ли способны привлечь внимание горстки интеллектуалов и рабочих, мечтающих о реформировании общества: подобно многим другим авторам своего времени — Луи Блану и даже Марксу — Леру не умел сформулировать логику капитализма и определить его дух иначе, чем рассуждая об «английском» или «еврейском» влиянии (Леру, впрочем, подчеркивал, что не имеет ничего против отдельных представителей иудейского вероисповедания, — это сближало его с «Мирной демократией» и четко отделяло от авторов антисемитских сочинений, таких, например, как Туссенель).

Так вот, Леру очень быстро понял, какой прекрасный предлог для оживления полемики предоставляет недавняя духовная беседа Лакордера. И напечатал в февральском номере «Социального обозрения» за 1846 год статью «Политическая экономия и Евангелие. По поводу духовной беселы Лакордера», где постарался доказать, что великий проповедник-доминиканец, быть может сам того не сознавая (ведь он «творец, он Виктор Гюго или Берлиоз церковного красноречия, а не реформатор»), разделяет безбожные идеи Мальтуса: «По правде говоря, сударь, вы рассуждаете о собственности как еврей, как эклектик, как экономист, как преподобный Мальтус или преподобный Чамберс или как их последователь г-н Дюшатель, наш нынешний министр внутренних дел». И в связи с этим Леру цитирует, впрочем с некоторыми искажениями, притчу о великом пире природы⁵³⁶ и обличает в ней квинтэссенцию взглядов «секты экономистов».

Леру считает, что притча о пире полностью противоречит наставлениям религии: «А как же Библия? Как же завет Господень: плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю?» Между тем этот скандальный текст дал повод громко напомнить о факте, который был уже давно известен интеллектуалам, близким к филантропическим кругам эпохи Реставрации, но о котором, конечно, стоило сообщить новому поколению: я имею в виду враждебность официальных экономистов практике христианской благотворительности и их приверженность мальтузианским теориям народонаселения. Такие люди, как Росси, профессор кафедры политической экономии в Коллеж де Франс, Конт, Дюнуайе, Дюшатель, которые, с точки зрения их противников, занимались пустым разглагольствованием в Академии моральных и политических наук, восстановленной Июльским режимом, — все эти люди с важным видом объясняли беднякам, что если те прозябают в нищете, они сами виноваты: им следовало вести себя более предусмотрительно, открыть счет в сберегательной кассе и не рожать столько детей. Этому индивидуалистическому взгляду на вещи часть филантропов, которых не полностью удовлетворяла обычная благотворительность, противопоставила другой британский пример — практику friendly societies, братских обществ⁵³⁷. В этом случае предполагалось, что бедняки должны предохранять себя от индивидуальных рисков совместными усилиями, объединяясь в ассоциации и сдавая в общую кассу часть накопленных средств — иными словами, создавать общества взаимопомощи. Однако если в эпоху Реставрации официальные круги поощряли подобные общества, поскольку считали, что таким образом можно вернуть рабочие классы к религии и покорности власти, данной от Бога, то июльские власти очень скоро от такого поощрения отказались, потому что, напротив, различили в этих обществах опасные зародыши общественного неповиновения. Так вот, друзья Леру и, шире, все социалисты и большая часть республиканцев того времени, например Ипполит Карно, некогда сенсимонист, а позже радикальный депутат, но вовсе не революционер, — все они предлагали противопоставить индивидуалистической и конкурентной модели либералов не что иное, как ассоциацию. Понятно, что полемика, развернутая Пьером Леру, затрагивала вопросы более чем серьезные.

Переводя на современный лад ответ Годвина Мальтусу, Леру писал: