Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Но для устройства банкета требуется еще многое, и тут начинаются трудности чисто политического характера. Требуется достаточное число ораторов и подписчиков. Одно связано с другим: не имея множества подписчиков, нельзя пригласить популярного оратора, например Барро. Так, мэр овернской коммуны Кюссе в августе 1847 года был вынужден отказаться от приглашения своего кумира, хотя тот в это время еще не был очень востребован (не то что в ноябре и декабре, когда ему приходилось выступать по несколько раз в неделю), потому что «число и достоинства подписчиков показались ему неудовлетворительными», «недостойными ни таких затрат, ни такого оратора»[596]. Напротив, организаторы банкета в Валансе пишут 12 октября в Париж, что ждут для назначения точной даты лишь ответа на свой запрос: «Присутствие среди нас парламентских ораторов, преданных делу оппозиции, сообщит нашему собранию чаемый блеск и обеспечит успех». Однако ораторы общенационального масштаба довольно редки; путешествия по Франции медлительны и утомительны: железная дорога уже соединила Париж с Руаном или Лиллем, но еще не дошла, например, до Лиона. Если Барро, не щадя себя, объезжал весь Парижский бассейн и север Франции, которые хорошо знал, другие вожди династической оппозиции либо не имели пристрастия к подобной деятельности (Мальвиль, Бомон), либо вынуждены были на время приостановить ее из‐за проблем со здоровьем; Дювержье де Оран по этой причине даже отказался от поездки в Лион, где его ждали с нетерпением, хотя его замок Эрри подле Ла-Шарите-сюр-Луар отделяли от Лиона меньше двух сотен километров. Крайне левые оказались, сколько можно судить, более расторопны: Мари, Кремьё, Гарнье-Пажес выступали каждый на нескольких банкетах, а последний побывал даже в Бретани и на юге. Но в общем повсюду, кроме севера Франции, где банкеты были самыми многочисленными, приходилось довольствоваться местными знаменитостями, чаще всего действующими или бывшими депутатами от оппозиции. Меж тем они далеко не всегда были превосходными ораторами (в этом отношении можно поверить Максиму Дюкану, который в рассказе о руанском банкете замечает: «Г-н Левавассёр промямлил речь, которую учил наизусть, но так толком и не выучил»[597]), и молодые амбициозные адвокаты, представлявшие другую часть оппозиции, были не прочь отнять у них пальму первенства. Одним словом, повторю, проблемы возникали постоянно, и правительственная пресса не уставала издеваться над внезапными недугами, которые вынуждали того или иного депутата, разумеется к его огромному сожалению, подводить организаторов. Не облегчали дело политические разногласия, например по поводу тоста за короля или темы для речи, и нередко самым простым выходом из положения были как раз подобные отказы из‐за болезни: так, официально именно здоровье госпожи де Ламартин помешало ее супругу произнести запланированную и заранее объявленную речь на руанском банкете[598]. В реальности же дело заключалось в том, что организаторы были недовольны намерением Ламартина завершить собрание и практически всю кампанию банкетов тостом и речью за переустройство оппозиции.

Не меньше проблем возникало и с подписчиками. Имелся способ негласно, но вполне внятно намекнуть, какие социальные категории желательны в качестве приглашенных, а какие следует исключить: для этого указывалась цена подписки. Насколько нам известно, для чисто реформистских банкетов она обычно составляла пять или шесть франков; для демократических — гораздо меньше (к этому мы еще вернемся). Таким образом, реформистская кампания, как повторила «Национальная» в своей передовице от 1 января 1848 года, была адресована «не обездоленным массам, не населению, лишенному каких бы то ни было политических прав! Нет, она поставила своей целью взволновать средний класс». Разумеется. Однако юный Флобер, например, явно не был в восторге от того, что провел время «в обществе своего слесаря, в особо удачных местах хлопавшего его по плечу». На банкетах, где собиралось так много гостей, контингент непременно оказывался гораздо более разнородным, чем хотелось бы определенной части участников. Так, к великому смятению и нескрываемому недовольству главного комиссара лионского банкета, «допущены были все, кто заплатил пять франков, поэтому за столом оказались крючники, актеры двух театров и ремесленники различных корпораций»[599]. Собрание, где актеры (которых многие в то время по-прежнему воспринимали как маргиналов, непригодных для общения на равных) и крючники (эквивалент парижских грузчиков, корпорация довольно презренная и теоретически обязанная пребывать под надзором властей) сидят бок о бок с избирателями, не может не вызывать подозрений.