Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Итак, за пять лет до кампании банкетов избиратели Бурбон-Вандеи, «синей» крепости, окруженной «белыми» деревнями[601], по-прежнему брезговали брататься с простыми национальными гвардейцами, которые между тем разделяли их убеждения… Участвовать в банкете — это значило показать, что ты соглашаешься, как выражались авторы восторженных отчетов, отказаться от своих электоральных привилегий; значило внятно выразить свою добрую волю, в чем местный депутат, пожалуй, был заинтересован сильнее, чем простой избиратель. Без сомнения, именно по этой причине отчеты о реформистских банкетах всегда подчеркивают присутствие там муниципальных советников и офицеров национальной гвардии: те и другие, как правило, были избирателями, но они пользовались доверием своих сограждан, и это проявлялось во время выборов в муниципальные советы или в национальную гвардию. Их присутствие было призвано успокоить умы: они служили доказательством, что расширение электоральной базы (объявленная цель кампании) совершенно не обязательно взорвет политическую иерархию.

Устроителей реформистского банкета подстерегали и другие трудности, на сей раз связанные с местными обстоятельствами. Генеральный прокурор Безансона так объяснял летом 1847 года министру юстиции, почему он не ждет большого числа банкетов в подведомственных ему департаментах (и дальнейшие события подтвердили его правоту): конечно, в департаменте Верхняя Сона есть оппозиционный кандидат, но он дал знать своим избирателям, что будет противиться организации реформистского банкета. В Доле (департамент Юра) бояться тоже нечего: по случаю июльских празднеств мэр и депутат Парсе «сам созвал национальную гвардию на консервативный банкет и таким образом разрушил планы тех, кто хотел завлечь офицеров на собрание противоположного толка»[602]. Если национальную гвардию с офицерами во главе приглашали на банкет, организованный властями, гвардейцы не могли публично отказаться; в результате, хотя подписные листы, возможно, и распространялись в Доле, реформистский банкет там не состоялся. Тем не менее монархический крен режима и предпочтение, отдаваемое Дню святого Филиппа перед празднованиями июльской годовщины, были чреваты серьезными опасностями в будущем. Местными обстоятельствами объясняется и отсутствие реформистского банкета в Нанте, городе большом и, вне всякого сомнения, «синем», республиканском. Июльские торжества для нантских левых имели особенно большое значение, потому что давали повод почтить память манифестантов, убитых военными в единственном кровавом столкновении, которое произошло в 1830 году вне Парижа. В Нанте ежегодно проходила траурная церемония на кладбище, и Виктор Манжен, редактор газеты «Западная национальная», произносил там речь. Однако банкеты, которые в этом городе, по свидетельству Анжа Гепена, в прошлые годы устраивались очень часто, носили характер демократический и даже социалистический. Последний по времени, организованный в годовщину Июльской революции, прошел в коммуне Шантене под председательством самого Гепена, и на нем собрались от двух до трех сотен рабочих, заплативших по два франка с человека[603]. В подобном контексте доктор Гепен, как он объяснял Паньеру, не видел возможности устроить в Нанте реформистский банкет даже по случаю приезда Гарнье-Пажеса в октябре; такой банкет, скорее всего, не смог бы стать демонстрацией единства, потому что эта форма уже прочно связана с Республикой и республиканцами, если не сказать с социализмом: «Хотя я абсолютный радикал, такой радикальный, как только возможно, я опасаюсь собраний, потому что они могут навлечь на нас подозрения и потому что очень немногие люди умеют вносить в политические дела дух примирения и такт, которые в них столь необходимы. Радикализму вредят две вещи: во-первых, форма, а во-вторых, дух партий». В этих условиях Гепен предпочел устроить в честь Гарнье-Пажеса обычный вечерний прием, куда пригласил политиков «всех мастей», от умеренных республиканцев до коммунистов, но обошелся без публичной манифестации, без подписки, без тостов.