Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Итак, несмотря на противодействие полицейских, некоторому количеству типографов, должно быть примерно трем сотням, удалось все-таки пообедать вместе. Они вышли победителями из сражения с жандармами и гордились этим, но чувствовали себя оскорбленными и пожелали сделать происшедшее предметом гласности: комиссары банкета опубликовали в оппозиционных газетах гневные протесты[737]. Как смела полиция вмешаться в то, что ее не касается? Неужели у нее двойная мораль и то, что позволено подписчикам реформистских банкетов, не позволено рабочим? Аргумент звучал убедительно: 25 сентября «Мирная демократия» посвятила свободе собраний большую статью, в которой напомнила о всех юридических нормах — тех самых, на которые несколько месяцев спустя станут ссылаться все реформистские газеты, — а в конце возмутилась «отказом, основывающимся на доводе странном и проникнутом духом Старого порядка: „Просьба исходила только от простых рабочих“! А рабочие, значит, не люди, не французы, не граждане? <…> Неужели даже за пределами мастерских они не свободны от надзора? Неужели во Франции существуют индийские касты или мы все-таки подчиняемся Хартии, которая провозгласила равенство всех граждан перед законом?» Есть много оснований полагать, что в феврале этот инцидент еще не забылся: лионские труженики в письме, опубликованном в «Реформе» 14 января 1848 года, возмущались тем, что префектура, которая в ноябре разрешила провести в Лионе большой реформистский банкет, им, рабочим, в праве собраться отказала. При этом полицейское давление на парижские рабочие общества не ослабло, как показывает запрещение в ноябре банкета, вовсе лишенного политического значения, «сугубо филантропического», который собиралось устроить парижское Общество закройщиков[738]. Кончилось тем, что, когда в парламенте обсуждали запрет банкета в двенадцатом округе, Дюшатель был вынужден ответить на запрос радикального депутата Гарнье-Пажеса, что все собрания в частных помещениях, даже простые балы, если они устроены по подписке, должны проходить под бдительным надзором администрации, и тем подтвердил худшие опасения рабочих активистов и демократов[739]: угроза нависла над социалистами всех сортов, ответственными за общества взаимопомощи или любые другие, над всеми, кто допускал возможность мирной эволюции режима, и даже над теми, кто никогда и не желал ничего иного. О том, чтобы смириться, не могло быть и речи, а способы мобилизации были уже подготовлены. Тайные революционные организации, это давно известно, были ослаблены, обезоружены, напичканы полицейскими осведомителями. Поэтому мобилизацией народа в поддержку возроптавшей национальной гвардии занимались не они, но, по всей вероятности, рабочие общества взаимопомощи, которые использовали каналы, практически неизвестные правительству: главные парижские рабочие корпорации уже пять лет как образовали нечто вроде тайного комитета для координации борьбы против уменьшения жалованья; если верить Мере, инициатива тут принадлежала именно рабочим типографам, а он был одним из двух делегатов от своей корпорации[740]. Разумеется, глупо было бы видеть в этом скромном комитете нечто вроде тайного дирижера, главный штаб революционной армии; но ничто не мешает нам высказать некоторые предположения относительно его роли в финальном кризисе, погубившем Июльскую монархию. Я полагаю, что, действуя заодно с некоторыми республиканцами, он сыграл решающую роль в мобилизации парижских рабочих в феврале.