Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

25-го числа должен состояться патриотический банкет по 6 франков с человека; рейнское и констанцское вино ударят пирующим в голову, и за десертом они затянут «Марсельезу», а с ними вместе и все те, кого они собираются осчастливить, но поскольку эти обеда не получат, у них вполне может возникнуть желание раздобыть себе трапезу повкуснее за наш счет. Для банкета избрали нормандское «Тиволи», там под крышей удобно плясать карманьолу. Сегодня мне должны принести перечень подписчиков, чтобы я решил, подойдет ли мне их общество. Есть о чем думать! Свобода и равенство — вещи весьма соблазнительные; но первая хороша для тех, кто не любит себя стеснять; второе же плохо сочетается с христианским смирением, а я люблю признавать, что уступаю очень многим[759].

Доктор Элли прекрасно понял, с какими ценностями имеет дело, и откровенно объяснил свой отказ; он очень хорошо уловил политические и социальные аллюзии: рейнское, констанцское, «Марсельеза» — во всем этом он усмотрел намеки на кампанию банкетов 1840 года, которая, как он помнил, проходила в обстановке патриотической и милитаристской горячки. А намек на людей, отлученных от трапезы, звучал в промышленной Нормандии, где в ту пору социальная напряженность обострилась до предела и где годом раньше все голодали, более чем прозрачно: варвары у ворот, они вот-вот разграбят наше добро. Другими словами, доктор Элли, скорее всего не обладавший ни умом Прудона, ни зоркостью и живостью пера, какое продемонстрировали Флобер и Дюкан в своем литературном творчестве, понял гораздо лучше них, чтó стоит на кону, потому что он говорил на этом политическом языке, потому что, подобно Виктору Желю, он владел его кодами, общими для всего поколения. Следующее поколение уже ничего не понимало.

Зная все это, легче объяснить, почему так легко угасла память о банкетах, тем более что по причинам, о которых мы расскажем чуть ниже, история их осталась ненаписанной. Последующие историки доверились свидетельству Флобера и Максима Дюкана. Казалось, что об этом анекдотическом предмете больше сказать нечего: факты такого рода считались незначительными и ими систематически пренебрегали. Традиционная политическая история Франции XIX века подчинялась строго хронологической логике. История Реставрации, история Июльской монархии, история Второй республики, Второй империи, Третьей республики — каждая из них создавалась отдельно; одна следовала за другой. Прежде всего эти истории рассказывали о государственном строе и Конституции; после того как были определены правила игры, на сцену вступали герои. Монархи, министры, депутаты — исторические актеры, которых легче всего изучать, потому что они убеждены в собственном величии, а вдобавок чрезвычайно болтливы. Инициаторы кампании банкетов в число этих привилегированных особ не входят: кто из влиятельных современников и историков держал Одилона Барро за видного политического деятеля? Человек, который находился у власти несколько месяцев в 1849 году и вдобавок действовал крайне неудачно… Число поклонников Проспера Дювержье де Орана, которого Токвиль несколькими строками просто уничтожил, еще меньше[760]. Итак, мы остаемся при сарказмах Максима Дюкана и Флобера. А затем историки, стремясь отказаться от сухой политической истории, занялись рабочими и крестьянскими массами, но по-прежнему не обращали большого внимания на банкеты нотаблей и мелких буржуа, которые никогда не вызывали к себе такого интереса, как лионские ткачи или восставшие и разгромленные коммунары.