Время, бесстрашный художник…

Женщина,
девочка,
почти что подросток,
веснушчатая, угловатая
(этакий гадкий утенок), –
и в любви все никак не везло.
А город был южный,
душный,
и там,
на площадке его
танцевальной,
потные пары,
плотно прижавшись друг к другу,
кружились по кругу,
целовались тайком и смеялись,
и пластинки
то и дело сменялись, –
а она все стояла одна,
все ждала,
чтоб ее пригласили,
и глаза умоляли,
глаза просили –
тщетно,
напрасно.
А потом было белое танго,
и это
давало ей право
самой пригласить кавалера,
а она не могла,
не хотела,
и тогда,
словно птица,
взмахнула руками
и полетела
над танцевальной площадкой
(да, пусть они видят,
пусть знают!),
и сделала круг,
и еще,
и – полетела,
и полетела…

Ну что же ты,

глупенькая,
опустись на землю!..
Не опускается.
Так и летает.
Так до сих пор и летает.

«В будапештской гостинице, в номере, на стене…»

В будапештской гостинице, в номере, на стене –
деревенский зимний пейзаж в деревянной раме.
На исходе сумерек, знойными вечерами,
он так странен здесь, в этой комнате городской.

Деревенский зимний пейзаж, тишина и снег,

и пустынный двор, и колодец, и дом с сенями,
и неясный след, оставшийся за санями,
на которых кто-то уехал давным-давно.

Отчего же томит меня этот далекий звук,

этот сонно скользящий санный поющий полоз,
и зачем я хочу представить лицо и голос
незнакомой женщины, едущей в тех санях?

Для чего мне надо увидеть забор и дом

на степной равнине где-то за Орошхазой,
и на мягких ресницах женщины темноглазой
осторожно тающий теплый январский снег?

В будапештской гостинице, в номере, на стене…

Но зачем мне помнить, думать и знать об этом
через столько лет, будапештским горячим летом,
в этом тесном, душном номере небольшом!

А за окнами – зелень, марево, зной, Дунай,

пешеходы, колокола и обрывки речи.
И бесшумно падает, падает мне на плечи
этот давний-давний, теплый венгерский снег.

«И щебет, и кукованье…»

И щебет, и кукованье,
и посвисты, и раскаты…
Все больше люблю рассветы.
Все меньше люблю закаты.

Прелюдия дня и утра,

их трепетное рожденье.
Какой-нибудь новой жизни
начало и пробужденье…

Но,

скажешь ты,
это утро
и раннее это поле –
всего только образ, символ,
метафора, и не боле.

И все же – зачем так быстро

сменяются дни и даты!..
Все дальше наши рассветы.
Все ближе наши закаты.

«На шумном пиру отпирую…»