Время бросать камни

Дмитрий переживал тяжелые битвы с самим собой.

«Я, как всякий другой, годен, только не знаю, на что я больше годен, — делился он сомнениями с отцом, — оттого-то и пишу так много. А годен я потому, что желаю непременно работать… Надеюсь найти то, что ищу. Ищу же этого так упорно и так долго потому, что в своей жизни насмотрелся довольно, что значит взяться не за свое дело… Надеюсь достать работу, которая как раз могла бы удовлетворить моим наклонностям и через это сделать жизнь действительно жизнью».

В последнем пространном письме отцу из Перми он опять возвращался к тревожным раздумьям, что есть

«тяжесть, которая на нас лежит, от которой одни умирают — в физическом, нравственном и умственном отношениях, и только очень, даже слишком немногие выходят целыми и невредимыми… Мало того что нам не дают того, что от нас требует жизнь разумная, честная, — словом, жизнь достойная названия человеческой, — мы и то, что приобрели бы с этой целью, можем потерять при столкновении с той средой, в которой нам приходится жить».

В таких мучительных колебаниях прошло все лето.

Только к осени Дмитрий решил — Петербург. И засобирался в дорогу.

Ему шел двадцатый год.

Северная пальмира

В минуты неприятные я не предаюсь унынию и отчаянию, какая-то энергия особенная родится в душе и каждая удача как бы дает новые силы.

Д. Н. Мамин-Сибиряк

1

Стучат, стучат колеса… Остались последние версты длинного пути. Дмитрий, собрав скромный багаж, стоял у окна. Петербург, недавно еще далекий и таинственный, открывался неказисто: фабричные высокие трубы с вялыми в жарком августовском воздухе султанами темных дымов над ними, закопченные казенные дома вдоль линии железной дороги, серые от пыли деревья и кусты, мусорные свалки… Все больше и больше труб, все больше бедных домов, все меньше зелени…

Николаевский вокзал. Широкая площадь…

Людская сутолока, разноголосица, пронзительный звон конок, крики кучеров. Надменные фигуры городовых. Подтягиваются к подъезду извозчики, рессорные щегольские экипажи, покойные просторные кареты…

Невский? Где же Невский? Ага… Вот это Невский? Небольшие каменные дома? А Дмитрий представлял Петербург городом дворцов, широких проспектов и площадей, и жизнь в северной столице рисовалась интересной, веселой, содержательной.

Атмосферу ее он почувствовал, когда плыл палубным пассажиром из Перми в Нижний Новгород вместе с полутора десятками столичных студентов и таких же, как он, мечтателей, покинувших дом ради большого мира и завоевания в нем своего места. Среди этой молодежи была — впервые такую видел — стриженая курсистка, миловидная девушка из Тобольска. Она держалась равной и даже курила папиросы. Все были полны надежд и уверенности в своих силах, бодро глядели в будущее.

Проплывали гористые, заросшие лесами, камские берега, по вечерам в небо густо высыпали тяжелые августовские звезды. Молодежь долго не расходилась с палубы. Шуткам, задорным песням, разговорам не было предела. Завязывались словесные баталии о прошлом крепостной России и ее великом будущем, о значении естественных наук и просвещения в жизни общества и народа, о путях технического прогресса, о роли личности. Горячились юноши по поводу прочитанных новых книг, журнальных статей. Дмитрий, несколько обескураженный дерзостью студентов, их цинизмом, почти не принимал участия в схватках. Но внимательно прислушивался, приглядывался. Даже невинные шутки казались ему выходящими за пределы допустимого.

Лохматый студент в темной косоворотке, в сапогах, в пенсне, которое то и дело соскакивало с носа, похожего на картошку, говорил, оглядывая товарищей лукавыми глазами: