Время быть русским

В «Новых вехах» он хорохорится: «Давно пора выйти на помост и выжать штангу с надписью «Русская идея» (14). Неслабо! Штанишки бы не порвать… На всякий случай, не лучше ли выйти на помост без них?

Так он и сделал. Может, это не слишком благопристойный образ, но философ, берущийся рассуждать о русской истории и даже строить «философию России», не имея для этого элементарной подготовки, впрямь напомнил мне деятеля эстрады, вышедшего на публику во фраке, но без брюк.

Увы, дефективность подхода, обусловленная национальным происхождением Чубайса, не позволяет ему адекватно рассуждать ни о русской истории, ни о русской современности, ни о русской идее.

1. Критика способности суждения… невежды

«ИСТОРИЯ есть практическая философия, которая учит нас с помощью примеров», — точно определил когда-то лорд Болингброк. К сожалению, высокомерно-умозрительный подход к истории, минующий ее фактографическую суть, у отечественных философов встречается частенько. Но историософии нет без историографии. Ведь на ложной посылке нельзя построить верных выводов.

Грубые ошибки Чубайса-историка свидетельствуют о том, что автору незнакомы никакие источники, кроме самых дремуче-замшелых и примитивных, хоть он и призывает к «культу истории». Достоверных же исследований (некоторые из современных я назову) он просто не держал в руках. Вот несколько примеров.

«С 862 года приглашенный из Скандинавии Рюрик стал княжить в Новгороде, позднее его сын Олег пришел с дружиной в Киев и объявил город стольным» (17). Но Рюрик приехал не из Скандинавии («норманская теория» давно развенчана, однако евреи — Альтшулер, Чубайс и др. никак не могут с ней расстаться), а из северных областей Восточной Европы. Олег был не сыном его, а свояком (проф. А.Г. Кузьмин. Кто в Прибалтике коренной? — М., 1993; В.В. Кожинов. История Руси и русского слова. Современный взгляд. — М., 1997).

«Главной пружиной, порождающим проблемы механизмом оказались вовсе не внешние нашествия… Лишь когда в 1223 году Мстислав Удалой проиграл татарским отрядам битву у реки Калки, Киев постепенно стал попадать в усиливающуюся финансово-политическую зависимость от Золотой Орды. Впрочем, погубили его все-таки не внешние враги, а собственная неэффективная система политического управления. Монархия типа Киевской Руси оказалась системой саморазрушающейся» (17). Столько путаницы, что даже комментировать не хочется. Никакой «финансово-политической зависимости» от татар, да еще «постепенно усиливающейся» между битвой на Калке (1223) и взятием Киева (1240), не было. А после — была военно-политическая, оккупационная зависимость (иго), возникшая как результат монголо-татарской экспансии. Зато о запустении киевщины, выжженной, вырезанной и разоренной татарами («внешними врагами») на целые столетия, известно очень хорошо. Так что именно роковое «внешнее нашествие» подвело черту под периодом Киевской Руси. К этому моменту Русь подошла уже не в виде «монархии» (единовластия), а в состоянии удельной раздробленности. Но через это естественное на определенном этапе состояние проходили и другие феодальные страны того времени — Франция, Англия, Германия, это был общий путь. И т. д.

«Многие князья Киевской Руси вошли в историю как люди высокого нравственного примера — здесь и Владимир Красное (так!) Солнышко, и Ярослав Мудрый, и Всеволод Большое Гнездо» (17). Судя по былинам богатырского цикла, Владимир Красно Солнышко (с которым исследователи олицетворяют, в основном, Владимира Святого), вероломно сажавший в темницу Илью Муромца и т. п., как раз-таки не был нравственным примером. И уж только законченный циник может назвать его таковым по историческим источникам: Владимир ввел на Руси человеческие жертвоприношения; на нем кровь вероломно убитого родного брата Ярополка; он силой «поял» за себя беременную вдову последнего; а другую жену, Рогнеду, он для начала изнасиловал во взятом штурмом Полоцке на глазах ее связанных родителей-князей, которых потом велел убить (этот «подвиг» он спустя годы повторил в семье правителей взятой им Корсуни [Херсонесе]); еще одну жену, болгарскую монашку, взял непосредственно в «ангельском чине» (всего у него был пять т. н. «водимых» жен, не считая гречанки, с которой он обвенчался в 989 г., и сотен наложниц) и т. д. и т. п. Потомки списали ему грехи за крещение Руси, но приведенные факты хорошо известны историкам.

«Укрепление Москвы постепенно встречало согласие и поддержку православной церкви. Первого переехавшего сюда из Киева митрополита Павла переманил сам Калита» (19). Митрополита, утвердившего свой престол в Москве при Калите, звали не Павлом, а Петром. И переехал он на новое место, конечно же, не из Киева, давно потерявшего свое значение, а из Владимира.

«После разгрома в тяжелейшей схватке на Куликовом поле татаро-монголов русскими воинами… важнейшее препятствие на пути русской экспансии было устранено» (19). Полный бред, в котором все не соответствует действительности (см. В. Кожинов. История русского слова…).